Он сел за стол и своим аккуратным почерком стал записывать характерные черты человека, которого он видел всего один раз три месяца назад. А этот человек, то есть Артемий Иванович, как раз дошел с Февроньей до двухэтажного здания вокзала «Бель-Вю» около длинной деревянной эстакады Купеческой пристани, у конца которой со стороны моря дымил пароходик, собиравшийся отчаливать обратно в Петербург. Танцевальный зал в вокзале по причине окончания сезона был закрыт, номера тоже пустовали и только ресторан гостеприимно принимал тех, кто еще заезжал в Петергоф прогуляться по осеннему саду или просто по делам.

В дверях ресторана к Артемию Ивановичу с Февроньей подплыл величавый метрдотель в визитке с полосатыми брюками, с черным жилетом и черным бантиком на шее, и спросил своего постоянного посетителя:

— Где вам будет угодно, Артемий Иванович?

— Хочу сидеть с видом на море! — капризным тоном, изображая из себя настоящую барышню, заявила Февронья. Артемий Иванович согласно кивнул. Они выбрали стол у самого окна, откуда были видны игравшие на солнце волны в заливе, пароходик и эстакада Купеческой пристани на сваях, но откуда ужасно дуло, так что даже скатерть, свисавшая со стола, шевелилась.

— Чего изволите-с, ваше степенство? — спросил метрдотель, незаметным жестом подзывая официанта-татарина в черном пиджаке и подвязанном под черный же жилет белом накрахмаленном фартуке длиной чуть ниже колен.

— Как всегда, — ответил Владимиров.

Официант исчез и через минуту также бесшумно и незаметно появился, неся на подносе в белой нитяной перчатке большой, запотевший графин водки. После первого стакана водки Артемий Иванович забыл о Курашкине, башнях с позолоченными маковками и развеселился.

— А теперь нам с дамой чего-нибудь на закуску, — сказал он метрдотелю.

— Очень советую вашему степенству отведать «Соте де воляй», — предложил тот. — А на закуску есть либо копченая селедка, либо соленая с луком, с отварным картофелем и подсолнечным маслом. Могу предложить также печеные пирожки с луком или грибами.

Артемий Иванович согласился и официант тотчас же поставил на стол блюдо из небольших обжаренных, а затем тушеных кусочков мяса с косточкой.

Гордо взирая на Февронью, Владимиров объяснил кухарке, что его тут, в «Бель-Вю», все хорошо знают, потому как он часто заходит сюда — исключительно по вопросам тайной полицейской службы, конечно. И тут почувствовал, что кто-то сзади положил ему на плечу словно бы чугунную руку, придавившую его к стулу. Он запрокинул голову и увидел склонившееся над ним лицо Продеуса.

Артемий Иванович, уже порядочно набравшийся, глупо улыбнулся.

— Я тебя, слизняка, пятый день разыскиваю, — сказал Продеус, еще сильнее сжимая плечо Артемия Ивановича своей железной лапой, так что лицо Владимирова перекосилось от боли. — Хорошо, мне только что княгиня Радзивилл сказала, что ты где-то в Старом Петергофе обретаешься. Ну, думаю, где ж тебе быть, как не в ресторане!

— Не бейте его, — сказала кухарка, со сложными чувствами оглядывая исполинскую фигуру Продеуса. — Он знает, что когда цесаревич поплывет вверх по Нилу в Эфиопии, его убьют подводным аппаратусом.

— Это я еще не бью его, — сказал ей Продеус и, отпустив плечо Владимирова, грузно уселся за стол между Артемием Ивановичем и Февроньей. — Бить я его потом буду. Эй, человек, графин водки! Уф, неделю уже в любезном Отечестве, а все не отопьюсь.

Метрдотель отдал распоряжение официанту и тотчас на столе появился второй графин, еще холодный и запотевший. Обомлевший от страха Владимиров и кухарка зачарованно следили, как Продеус выпил весь графин — целый штоф — до дна, один за другим опрокидывая стаканы в глотку и даже не закусывая. Занюхав хлебцем, бывший околоточный надзиратель крякнул и сказал, обращаясь к Февронье:

— Ты откудова такая будешь? Женой ему будешь? — он стукнул Артемия Ивановича ладонью по спине и тот закашлялся. — Чего раскашлялся, может стукнуть?

Артемий Иванович замахал руками, от кашля на глазах у него выступили слезы.

— Невеста я ему, — пролепетала Февронья, с жалостью смотря на страдания жениха.

— А живешь где?

— В городе, у надворного советника Стельмаха.

— Вот тебе рупь, девка, и вали отсюда, — Продеус выудил из кармана рубль и выложил на стол. — А нам с твоим женихом потолковать нужно. Он приедет за тобой следом.

— Он сейчас живет тут в Бобыльской, у Стельмахов на даче, — Февронья взяла рубль, поднялась из-за стола и попятилась к выходу. — Я поеду, Артемий Иванович, ладно?

— Хавронья! — только и смог прохрипеть Артемий Иванович, видя, как вместе с кухаркой удаляется его единственная надежда на спасение.

— Езжай, езжай! — помахал ей своей лапищей Продеус и взял Владимирова за шкирку. — Значит, на даче живешь? Ну, пошли к тебе на дачу, любезный дружок, побеседуем.

Он выгреб у Владимирова все имевшиеся у того деньги и расплатился с метрдотелем, после чего они в обнимку, словно лучшие друзья, покинули ресторан. Февроньи уже не было, она взяла извозчика и в страхе укатила на вокзал. Через четверть часа Продеус и волочившийся за ним Артемий Иванович дошли до Бобыльского.

— Где? — спросил Продеус и крепко встряхнул Артемия Ивановича.

Тот покорно указал на дом с обрушенной крышей, с увядшими рулонами гортензий, сорванных со стен, и с разбитыми в некоторых окнах стеклами. Войдя внутрь и сев за стол, Продеус поймал Владимирова за лацканы пиджака и притянул к себе. Толстые и сильные пальцы бывшего околоточного надзирателя мертвой хваткой держали пиджак, он приблизил свою грубую красную рожу прямо к лицу Владимирова и сказал, дыша перегаром:

— Ты знаешь, что Петр Иванович тебя любит? Не веришь? А зря, — Продеус скверно осклабился, показав желтые зубы. — Рачковский мне так прямо и сказал: привези, мне дескать, моего дорогого Гурина живым или … эта … хотя бы, значит, не мертвым. Ну что, поедешь?

Артемий Иванович дернулся и почувствовал, как один из лацканов пиджака выскользнул из кулака Продеуса, предоставив некоторую свободу вращаться вокруг все еще удерживаемого Продеусом лацкана. Слегка осмелев, Владимиров спросил, зажмурив глаза в ожидая удара:

— А если нет?

— Не поедешь? Га! Поедешь! — рыкнул Продеус. — Вприпрыжку побежишь!

Его незанятый пиджаком кулак оказался в неприятной близости от носа Артемия Ивановича, но тут за стеной дома раздалось лошадиное ржание, всхрапнула еще одна лошадь и стали слышны мужские голоса, которые что-то бурно обсуждали.

— Кто это еще? — Продеус прислушался к голосам, раздавшимся снаружи дома, и цыкнул на Артемия Ивановича, открывшего было рот.

— Я же говорил его превосходительству, что нет тут никакой башни! — говорил голос исправника прямо под окном. — Может, ты знаешь, где тут башня с золотой маковкой?

— Нету тут никаких башен, вашбродие, — отвечал кто-то, то ли урядник, то ли сам становой пристав. — Ни с маковкой, ни без маковки.