— Сладкий мой, приехал таки! — раскрыл свои объятия Петр Иванович и Владимиров, хлюпая носом от жалости к себе и страха, внушаемого ему заведующим Заграничной агентурой, уткнулся лицом в надушенный сюртук Рачковского. — Наконец мы все снова вместе! Боже мой, какое счастье видеть тебя здесь, в Париже! Совсем не изменился, только пальто новое на тебе, да какое хорошее! Пойдем же, милый мой дружочек, экипаж уже ждет нас.

Ласковый голос Петра Ивановича подействовал на Владимирова как ядовитый укус паука, схватившего наконец свою жертву. Ноги у него отнялись, чтобы не упасть, он повис на руке Рачковского и так был выведен Бинтом и Петром Ивановичем на привокзальную площадь, где дворники сметали мусор в огромные кучи и где среди омнибусов и частных фаэтонов ожидал русских четырехместный наемный фиакр. Французский полицейский в кепи и пелерине повелительным жестом разрешил экипажу подъехать к тротуару и Рачковский под локоток посадил в него Артемия Ивановича, усевшись с ним рядом. Бинт с Продеусом также втиснулись в тесный неудобный экипаж, и извозчик повез своих пассажиров на улицу Гренелль, где располагалось русское посольство.

Уже на Гренелль им навстречу попалась запоздавшая громадная ассенизационная арба, влекомая двумя здоровенными першеронами, и Рачковский, редко встававший в такую рань, зажал нос кружевным платочком, а Артемий Иванович, проводив телегу с нечистотами долгим взглядом, подумал: «Вот так служишь, служишь Отечеству, а в награду тебя рожей в дерьмо. Да еще и не по разу.» У ворот посольства они слезли, Петр Иванович заплатил извозчику два франка и сверху еще 15 сантимов на чай, после чего провел Владимирова через ворота в пустой двор, где постучал в дверь флигеля, занимаемого консульством. Швейцар Афанасий немедленно открыл и пропустил приехавших внутрь.

— Есть еще кто-нибудь в консульстве? — спросил Рачковский.

— У нас прием в канцелярии с часу до четырех, — обиделся Афанасий. — Кто ж сюда в такую рань явится? До одиннадцати никого не будет.

— Тем лучше. Узнаешь, Афанасий, блудного сына? — Рачковский хлопнул Владимирова по плечу и пошел в дальний конец коридора, где находились две комнаты, отведенные Заграничной агентуре. Бинт отпер двумя ключами запор на двери и они вошли в помещение канцелярии в два окна, стены которой были закрыты тяжелыми шкафами, доверху набитыми делами, а пространство посередине комнаты делили три письменных стола.

— Ты можешь идти, Продеус, отдыхай, — сказал Рачковский, входя в кабинет, занимавший следующую комнату, и усадил Артемия Ивановича на диван. Тяжелая портьера на двери, опустившись, бесшумно отделила их обоих от внешнего мира, вызвав у Владимирова очередной приступ панического ужаса.

— Рад стараться, вашбродие, — гаркнул за портьерой Продеус и громко чихнул, так что тяжелый бархат от его чиха взволнованно заколыхался: сидение в сыром поповском погребе не прошло даром. — Только вот слышал я в Петергофе странные слухи, будто бы на наследника цесаревича замышляют покушение в Эфиопии во время путешествия по Нилу, да не просто так, а с какого-то подводного аппаратуса. А девка, с которой я Гурина в «Бель-Вю» застал, говорила, будто бы он об этом один знает, даже государь не знает.

— Иди, Продеус, иди, — скривил губы Рачковский, отодвигая портьеру и впуская в кабинет Бинта. — Сколько времени ты в «Бель-Вю» просидел, прежде чем туда Гурин со своей барышней явился? Отдыхай, дорогой мой, отдыхай. Благодарю за службу.

И Петр Иванович решительно задернул портьеру. Стоявший посреди кабинета Бинт сказал, с любовью разглядывая себя в настенном зеркале:

— Не понимаю, Пьер, как вы можете держать на такой ответственной должности, как агент наружной агентуры, таких примитивных субъектов вроде Продеуса. Вам нужны умные, деятельные, незаурядные натуры. Вроде меня.

— Ты, Анри, такой один на весь Париж. И мне приходится довольствоваться вот этим, — Рачковский повернулся к Артемию Ивановичу, сидевшему нахохлившись на диване с поднятым на рубинштейновском пальто воротником.

Владимиров оцепенел, по-кроличьи глядя прямо в черные глаза Рачковского.

— Ну а ты, любезный, что скажешь мне о подводном аппаратусе? — спросил тот у Владимирова и уселся за свой большой стол красного дерева. — Наверное, и не просыхал, как от Федосеева с Секеринским сбежал?

— Нет-с, — трепещущим голосом ответил Артемий Иванович, сидя не жив ни мертв. — Ничего-с.

— Что значит твое «ничего», сладенький?

— Ничего-с не значит, — еще пуще испугался Владимиров. Его тело затрясла крупная дрожь, отчего он никак не мог зажечь папиросу, все время выпадавшую у него изо рта, стоило ему поднести к ней зажженную спичку.

Рачковский достал из погребца початую бутылку коньяка и налил Владимирову. Тот опрокинул рюмку и затрясся еще сильнее.

— Еще, что ли? — спросил Петр Иванович.

Артемий Иванович сглотнул слюну, молча кивнул и по щеке его скатилась крупная слеза.

— Ну, держи, — Рачковский налил Владимирову еще одну рюмку.

Однако это не помогло. У Артемия Ивановича застучали зубы, стало дергаться правое веко, а руки так ходили ходуном, что опорожненная рюмка свалилась на пол и разбилась всего лишь спустя мгновение после того, как была поставлена обратно на стол. Рачковскому пришлось схватить перчатку и отхлестать ею Владимирова по небритым щекам. Тот разрыдался в голос, а волосы у него встали дыбом. Тогда Рачковский обломал о его спину свой новый зонтик, ободрал пальцы о его зубы, пустив в ход кулаки, и даже пнул ногой в колено. Артемий Иванович, скукожившись, повалился с дивана на пол и завыл.

— Анри, что с ним? — не на шутку перепугался Рачковский, взывая к Бинту о помощи.

— Доверьте это дело мне и через десять минут вы будете знать все, что хотите, — заявил Бинт, отходя от зеркала и дотрагиваясь до воющего на полу Владимирова концом своей щегольской трости.

— Делайте, что хотите, — сказал Петр Иванович и, сев за стол, налил себе чайный стакан коньяку. — Я хочу знать только, зачем он и Фаберовский понадобились Федосееву и компании.

Положив тросточку на диван, Бинт подошел к двери, ведшей из кабинета в помещение канцелярии, и изящным резким движением сорвал тяжелую портьеру, которой укрыл Артемия Ивановича с головой. Еще несколько минут из под портьеры доносились всхлипывания, но потом и они затихли.

Француз взял со стола заведующего Заграничной агентурой вазу, вынул из нее розы — невостребованный подарок для одной знакомой Рачковского, отказавшейся поехать с Петром Ивановичем на квартиру, — и, приподняв портьеру, плеснул туда воды. Тотчас же из-под портьеры показалась мокрая голова Артемия Ивановича и огляделась кругом с вполне осмысленным видом.

— Ты слышал, что от тебя хочет мсье Рачковский? — спросил Бинт, наклоняясь над ним и поддевая его подбородок носком лакированной туфли. — Зачем вы с поляком понадобились мсье Федосееву?

— Я не знаю-с, — ответил Артемий Иванович, убирая подбородок с туфли, и спрятался обратно под портьеру.