Он протиснулся в щель между плитой и стеной мавзолея, – вернее, попытался. Он стал значительно больше, чем семнадцать лет назад, когда легко проскальзывал внутрь, теперь это стоило ему пуговицы на пальто и нескольких ушибов.

– Все в порядке? – с беспокойством спросила Сара.

– Содрал чуть больше кожи, чем рассчитывал, а в остальном все в порядке. Теперь вы. Быстрее, не то промокнете.

– Себастьян, взгляните на мои юбки. Я не могу в них этого сделать.

– А нельзя их как-нибудь сжать? – предложил он.

– Они все равно не сожмутся, пока останутся на мне.

– Тогда советую вообще снять кринолин.

– Прямо здесь? – больше с насмешкой, чем с возмущением спросила она.

– Достаточно холодно, и если вы промокнете, то замерзнете до смерти. Никто здесь на вас не смотрит, и если я должен опять вылезти, содрав еще больше кожи…

– Ладно! – Сара подняла юбки, отстегнула пояс и сняла кринолин. – Теперь вы довольны? – спросила она, просовывая в щель свое хитроумное приспособление и влезая в склеп.

– Вполне, – с некоторым самодовольством ответил Себастьян.

Тщательно уложенные локоны влажными прядями свисали ей на лицо.

– Весьма изощренный способ освободить меня от одежды, – заявила она с притворной суровостью, отбросив с лица волосы.

– Моя дорогая маленькая голубка, вы слишком облегчили мою задачу.

Теперь, когда Сара была внутри, он мог оглядеться. Склеп показался ему еще меньше и темнее, чем семнадцать лет назад. Возможно, слой грязи на полу стал толще, да расползлось зеленое пятно в углу, где протекала крыша, а в остальном все было так, как он помнил.

Сара разостлала на одной скамье пальто, сняла перчатки и сильно потерла лицо. Себастьян занял вторую скамью.

– Мальчиком я лежал здесь, представляя, что так будет, когда я умру.

– По-моему, это ужасно.

– Не так ужасно, как вы думаете. В главном поместье нашей семьи в Уилтшире есть огромный мавзолей, построенный в 1725 году, когда мой предок Уортем был возведен в графское достоинство. Мой знаменитый прадед, ставший первым графом Уортемом, видимо, был уверен, что граф заслуживает лучшего места упокоения, чем простой барон, от которого он унаследовал богатство. Начиная с него, любой из рода Уортемов должен быть похоронен там, включая каждого неженатого мужчину и незамужнюю женщину.

– Почему вам это не нравится? – Сара недоуменно сдвинула брови. – Знать, что там всегда будет место для вас, что вам даже не придется беспокоиться насчет могилы. В этом есть удобство.

– Для меня это принуждение, а не удобство. Большую часть моей жизни определили до моего рождения. Каким я должен быть, где и в какой школе учиться, кем должен стать. Поскольку я граф Уортем, я должен прилежно учиться. Я должен заниматься благоустройством своих поместий. Я должен быть надежным вигом. Я должен знать свои обязанности, чтить и выполнять их. Мой отец стал таким, как мой дед, который стал таким, каким был его отец. Мне совсем не нравилось, какими они были, я не стал одним из них. Я не хочу занимать предназначенное мне место рядом с ними даже после смерти.

Он вдруг замолчал, удивленный тем, сколь далеко завел его вопрос Сары. Никогда в жизни он не задумывался над своими эмоциями. Никогда в жизни не старался понять свою яростную антипатию к тому, что было так дорого отцу. Он просто ненавидел отца за то, кем тот был, и ненавидел все, что любил отец.

– Мы поразительно разные, – медленно сказала Сара. – Хотя в сущности хотим одного и того же – быть самими собой. Меня не устраивает общество, которое ничего не даст женщине вроде меня, потому что я хочу выразить себя как личность. Вас не устраивает общество, которое дало вам все и заранее определило, кем вы должны быть, чем заниматься и где лежать после смерти, потому что хотите остаться самим собой.

– Да, – ответил Себастьян, понимая, насколько она права. – Я знаю, что не должен жаловаться. Я богат. Я знатен. Имею власть. Я не хочу от всего этого отказываться. И не буду. Но я хочу большего, как бы эгоистично, мелко и непрактично это ни выглядело.

– При желании я могла бы провести остаток жизни как гость в доме моей лучшей подруги, – тихо сказала Сара. – Могла бы иметь удобства и роскошь, о каких раньше даже не подозревала. Но я тоже хочу большего. Если вы мелочны и непрактичны, значит, и я такая же.

Себастьян невесело засмеялся.

– Вы по крайней мере имели мужество отказаться от предложения вашей подруги.

– Но я не рождена для этого, и ничего, что имеет она, не принадлежит мне. А все, что есть у вас, это ваша собственность, и вы можете поступить с ней по своему выбору. Такова разница между вами и мной.

Себастьян почувствовал холодок, пробежавший по спине, как будто за ним стоял не одобряющий его призрак отца. Насколько же он позволил этому воспоминанию управлять его жизнью! Он больше десяти лет упорно игнорировал предписания умершего человека, и не потому, что собственные желания вели его в этом направлении, а потому, что был по-детски слеп и непослушен.

– Если вы несчастливы, – прибавила Сара, словно прочтя его мысли, – тогда вам, может быть, следует просто сделать другой выбор. Который вы хотите сделать. Честь и прилежание не так плохи, если даже их портит воспоминание о вашем отце. Вы можете выбрать главные достоинства и отказаться от остальных. Вы не предаете себя, принимая лучшие качества своего отца, пока не принимаете его пороки.

Себастьян импульсивно обхватил руками ее лицо.

– Вы правы. Благодарю вас.

Он попытался стереть размазанную косметику, но только еще больше испачкал ей лицо своей грязной перчаткой. Внезапно Себастьян понял, до чего милой и смешной она выглядит с серьезным выражением на испачканном лице, с растрепанной ветром прической, несмотря на все попытки сохранить ее.

В этот важный момент жизни Себастьяну следовало быть мрачным и серьезным, но, облегчив бремя воспоминаний о прошлом, он почувствовал вдруг непреодолимое желание рассмеяться.

Смешок, который он не сумел подавить, мгновенно перешел в смех, громкий, звучный, а потом в искренний хохот, перекрывший шум дождя.

– Почему вы смеетесь? – удивилась Сара.

– Я… испачкал… вам лицо, – выговорил он и протянул вперед перчатки, которые успел снять. – Грязь. Мне очень жаль!

– Вы размазали грязь по моему лицу? Себастьян кивнул:

– Извините меня. – Он сумел подавить смех, еще рвущийся наружу. – Вы были правы. Ваши слова привели меня к прозрению. И в такой серьезный момент, когда я хотел вас поблагодарить, я вместо этого размазал по вашему лицу грязь. – Он беспомощно взглянул на нее. – Это было смешно.

Ее лицо выражало бурю эмоций, но Себастьян был не готов к пригоршне мокрых листьев, которую Сара с девическим хихиканьем швырнула в него. Когда она наклонилась за второй, он бросился к ней и после короткой борьбы, сопровождавшейся обоюдным смехом, ловко уложил ее на скамью.