Он снова посмотрел на то, что ему навязал Одиссей, соблюдая обычай — древний как мир. Такие подарки назывались Ксениями. Ифит принадлежал к царской семье, он уже показал себя человеком чести и верным другом. Поэтому Эперит знал, что он примет клятву Одиссея и даст свою. Юноша наблюдал за тем, как Ифит берет царевича за руку и напряженно смотрит ему в глаза.

— Одиссей, я даю тебе клятву верности и клянусь быть твоим союзником перед всевидящими глазами Зевса. Когда наши отдельные дела завершатся, я приеду к тебе на Итаку, чтобы подтвердить слова, произнесенные нами здесь. А затем ты посетишь дворец моего отца в Эхалии, станешь нашим самым почетным гостем. Я обещаю тебе это, и клятва будет действовать на протяжении семи поколений.

Затем он замолчал и убрал руку. От Ифита требовалось сделать подарок в ответ, чтобы скрепить союз с другой стороны. Но у него не было ничего, кроме потрепанного в странствиях плаща и простого кинжала, заткнутого за пояс. Единственной ценностью был лук — оружие, при помощи которого он мог нанести поражение Гераклу.

Он посмотрел на Эперита, который не мог встретиться взглядом с молодым человеком из Эхалии. Ему было стыдно за участие в хитрости Одиссея, хотя он и не понимал до последней минуты, что задумал царевич. Затем Ифит снова посмотрел на меч, заткнул его за пояс, улыбнулся одновременно с радостью от получения такого богатого подарка и смирением оттого, что придется отдать лук Одиссею. В конце концов, все было волей богов, и они определенно благоволили к итакийскому царевичу.

— Вот мой подарок тебе. Это великое оружие, Одиссей, сделанное самим Аполлоном. Оно будет отвечать тебе, как лира в руках опытного аэда. Ты никогда не промажешь ни одной стрелой, выпущенной из этого лука. А натянуть его сможешь только ты или тот, кому ты его добровольно отдашь. Я отдаю его тебе по доброй воле и с удовольствием в знак нашей дружбы.

Одиссей забрал лук из руки Ифита. Он был ровным и гладким, сидел в руке так, словно его специально изготовили для него одного.

Все посмотрели на Ифита и поняли, что теперь он никогда не станет пировать в большом зале Итаки, потому что когда он найдет Геракла, то точно умрет.

Они стояли в предгорьях цепи Тайгет и через широкую долину смотрели на город Спарту. Он находился между рекой Эврот и ее притоком, и напоминал золотой медальон на серебряном ожерелье. Это было богатое место, здесь жил многочисленный, воинственный и гордый народ, который разбогател в результате завоеваний и торговли. Его благословением стали холмистые плодородные долины для выращивания зерна и разведения лошадей. Спартанцы славились этим по всей Греции. Эврот свободно тек к побережью, позволяя купцам легко добираться до моря. Тем же путем товары привозили в Спарту из остального мира. Кипрская медь шла оружейникам, нубийское золото и серебро из Аттики — ремесленникам. Сюда поставляли слоновую кость, ткани, керамику и другие предметы роскоши.

Город оказался больше, чем какое-либо поселение, которое Эперит когда-либо видел или осмеливался представить в своем воображении. На окраинах стояли обычные хижины бедноты, но они постепенно уступали место великолепным домам более богатых, людей. Покрытые известкой стены этих зданий стремились вверх, словно гигантские ступени, доходя до городского акрополя на холме, где размещался царский дворец.

Утро было мрачным и холодным, собирался дождь. Но когда Эперит впервые увидел Спарту на фоне крутых гор, тучи расступились, широкие солнечные лучи потянулись вниз, словно пальцы, вытягивающие город из серости. Он мерцал золотисто-белым светом под искрящимися и сверкающими лучами. Стена шла за стеной, ворота вели к другим, одна крыша находила на другую, создавая вызывающее благоговейный трепет сооружение, господствующее над всей долиной.

Отряд покрытых пылью воинов молча смотрел на город. В сравнении с ним Итака представлялась лишь бедным, простым и безыскусным островом, с несколькими ветхими и полуразвалившимися городишками и деревнями. Там не было никаких прекрасных зданий или вызывающих благоговейный трепет дворцов, чтобы произвести впечатление на гостей. Не имелось там и парапетных стенок с бойницами, возвышающихся дозорных башен для отражения завоевателей, мощеных улиц, заполненных богатыми купцами или закованными в бронзу воинами. Родина итакийцев могла только предложить пыльные грунтовые дороги для повозок, которые вели к простым жилищам, окруженных свиньями, курами и собаками.

Эперит бросил взгляд на Одиссея. После Мессении настроение у воинов из отряда улучшилось. Они знали: после того, как переберутся через горную цепь Тайгет и доберутся до Спарты, найдут там еду, питье и смогут долго отдыхать. В отличие от них царевич притих, он ушел в себя. Вечером, перед тем, как пойти по горным переходам, которые приведут к Спарте, Лаэртид предложил Эпериту присоединиться к нему и отправиться в горы на охоту.

Пока царевич стрелял из огромного лука по зайцам на большое расстояние и радовался волшебной точности нового оружия, он снова чувствовал себя счастливым. Часто Одиссей рассуждал о том, к чему бы привело соревнование между луком Аполлона и стрелами Геракла. Но затем они с Эперитом возвращались в лагерь, и уныние и подавленность вернулись. Царевич стал говорить об Итаке и своем беспокойстве о соотечественниках, оказавшихся под гнетом Эвпейта и армии тафиан. Ему страстно хотелось вернуться и сражаться — особенно теперь, когда он знал: муж для Елены уже выбран. Но Афина велела ему продолжать путь. Что он найдет в Спарте? А не выполнить свою задачу и вернуться на Итаку с пустыми руками означало повести оставшихся дворцовых стражников к верной смерти против армии Эвпейта?

— Я чувствую себя беспомощным, Эперит! — признался он, пиная кучу сухих листьев и разбрасывая их по тропе. — Может, я и известен тем, что живу своим умом, но предпочитаю знать, куда иду. Я с удовольствием поменялся бы местами с тобой или с любым другим солдатом нашего отряда. Вы — воины, ваша задача — выполнять приказы. Если ваш командир говорит, что надо убить такого-то человека, вы так и поступайте. Но у меня на плечах висит судьба всего народа. Если я потерплю неудачу, то неудачу потерпит и Итака. А моими командирами являются боги — самые бессердечные, переменчивые и неверные существа из всех, кого только можно представить. Какое им дело, если один из их земных планов не срабатывает? Какое это имеет для них значение? Они возвращаются на Олимп и забывают о своих печалях при помощи амброзии и нектара, пока трупы людей горой лежат на земле, а их души отправляются на вечное отчаяние в Гадес. Но какой у нас выбор? Мы должны просто выполнять их капризы. Клянусь тебе: я отдал бы что угодно, чтобы изменить свою судьбу и самому ее определять.

От этих разговоров у Одиссея еще больше испортилось настроение. Когда они вернулись в лагерь, он сам назначил себя в дозор и остаток вечера ни с кем не разговаривал. Молчание продолжалось и на следующее утро, когда они шли по горным перевалам в долину Эврота. Но теперь, когда Эперит глядел на друга, а город Спарта блестел в долине внизу, то оказалось, что суровое выражение лица царевича исчезло. Он смотрел на город так, словно оценивал противника. Это был вызов, который требовал от него собрать все силы, использовать ум, сообразительность и все имеющиеся ресурсы. Одиссей не мог себе позволить потерпеть неудачу. Внезапно он улыбнулся — и все его лицо преобразилось.