Я понимающе кивнула, а он нежно обнял меня и продолжил:

— Ты уверена, что у тебя все хорошо, Клодина?

— А что может быть плохого? — Я постаралась не выдать голосом своего испуга.

— Мне показалось, что ты чем-то озабочена, как будто… ну, я не знаю. Ты действительно хорошо себя чувствуешь?

Я прижалась к нему, и он обнял меня. Я с ужасом почувствовала, что вот-вот признаюсь ему. Нет, я не должна этого делать. В одном Джонатан был прав: Дэвид никогда не узнает. Наверное, если бы вместо Джонатана оказался кто-то другой, Дэвид простил бы меня. Я почти уверена в этом, он добрый по натуре. Кто угодно, но не родной брат! И, кроме того, как мне порвать с Джонатаном, когда мы фактически живем в одном доме?

Я приказала себе молчать.

— Твоя мать считает, что тебе следует показаться доктору, — сказал он.

Я покачала головой:

— Нет, я совершенно здорова.

Я притворилась веселой, и, разумеется, мне удалось и на этот раз обмануть его.

В течение двух недель января Джонатан находился в Лондоне. Мне было легче, когда он не попадался мне на глаза, хотя к этому времени мои подозрения сменились полной уверенностью.

Итак, я забеременела.

Пока этого я никому не говорила. Как сказать Дэвиду, что у меня будет ребенок, который, возможно, не от него?

Две недели я сохраняла свой секрет. Временами ожидание ребенка заслоняло для меня все остальное, короче говоря, моя радость была безгранична, пока я не вспоминала, что не знаю, кто его отец.

Джонатан вернулся из Лондона. Он выглядел несколько озабоченным: очевидно, случилось что-то важное. Сразу по возвращении они с Диконом заперлись, а когда появились, Дикой казался очень серьезным.

В тот вечер за обедом Джонатан расспрашивал, как продвигается работа в Эндерби.

— В настоящий момент там полно рабочих, — лаконично сказала я.

— Мы не узнаем это место, — ответил он.

— Софи непременно хочет переехать в начале февраля, — сказала матушка. — Я думаю, это неразумно с ее стороны.

Ей следует дождаться весны.

— А как насчет прислуги?

— Ее нанимает Жанна. Сам Бог послал нам ее. Она делает большую часть работы. Ты был очень занят в Лондоне?

— Очень. — Он ухмыльнулся, как бы говоря: «Пожалуйста, больше никаких вопросов». Он взглянул на отца и сказал:

— Ты помнишь Дженингса, как его, Том или Джейк, — его сослали на каторгу за распространение бунтарской литературы.

— Сослали? Не может быть! — воскликнул Дикон.

— На семь лет в Ботани-Бэй.[6]

— Не слишком ли это строго?

— Ничуть, при нынешних обстоятельствах. Он превозносил Дантона и ругал французскую монархию, а также особенно напирал на права человека. Людовик и королева у него плохие, а Дантон с компанией герои.

— Тогда это подстрекательство.

— Можно сказать и так. Правильно.

Их всех необходимо выловить. Как раз такие люди и начали беспорядки во Франции — Но ссылка на каторгу! повторил Дикон.

— Это все-таки слишком. Надеюсь ты не собираешься больше ездить в Лондон? — проговорила моя мать.

— Пока нет, — успокоил ее Дикон.

— А ты, Джонатан? — спросила матушка.

Он пожал плечами, в то время как его глаза остановились на мне:

— Надеюсь удастся некоторое время пожить в домашнем уюте Эверсли.

— Как приятно, что ты любишь свой дом, — весело сказала мать.

— Да, это так, — ответил он, — я действительно люблю его.

Когда мы выходили из комнаты, я сказала ему:

— Нам надо поговорить.

— Когда? — спросил он нетерпеливо.

— Завтра. Утром, в девять часов, я поеду верхом на прогулку.

На следующее утро я выехала верхом одна и вскоре он поравнялся со мной.

— Как насчет нашего дома? Давай поедем туда.

— Нет, — быстро ответила я. — Я не намерена снова ехать с тобой в Эндерби. Более того, теперь это вряд ли возможно, даже если бы…

— Куда же тогда?

— Я хочу только поговорить с тобой, Джонатан.

— Ты понимаешь, мне пришлось уехать. Я ужасно не хотел расставаться с тобой. Но у меня были крайне важные дела.

— Совсем не в этом дело.

Мы свернули с дороги в поле и осадили лошадей.

— Джонатан, — проговорила я, — у меня будет ребенок.

Он в изумлении посмотрел на меня.

— Ничего удивительного, верно ведь?

— От Дэвида?

— Откуда мне знать?

Он уставился на меня, и я увидела, как его рот растянулся в улыбке.

Ты находишь это забавным? — спросила я.

— Выходит, не о чем волноваться, не так ли?

— Что ты имеешь в виду? Я не знаю, от тебя или от Дэвида, а ты считаешь, что не о чем волноваться.

— Ты замужем. Замужние женщины должны иметь детей. Я нахожу эту ситуацию довольно забавной.

— Ты никогда не принимал все это всерьез, так ведь? — сказала я. — Для тебя это всегда было всего лишь легкой интрижкой.

Полагаю, у тебя их было много.

Но здесь другой случай.

Жена собственного брата. Ты находил это довольно пикантным, не так ли?

Он молчал, а на его лице сохранялось выражение беспокойного удивления.

— Что мне делать? — спросила я.

— Что делать? Ты имеешь в виду, оставить или нет?

— То есть, ты полагаешь… Это мой ребенок. Кто бы ни был отцом, прежде всего это мой ребенок.

— Клодина, ты слишком драматизируешь положение, моя дорогая. Ты беспокоишься, хотя волноваться абсолютно не о чем.

— По-твоему, не о чем беспокоиться, если я беременна то ли от тебя, то ли от Дэвида?

— Ну, если он ничего не узнает, то о чем же ему печалиться?

Вот как он показал себя! Что я наделала? Я предала лучшего из мужчин ради какого-то донжуана.

— Джонатан, — сказала я, — ясно, что ты не понимаешь всей серьезности ситуации.

— Напротив, Клодина, я отношусь к тебе исключительно серьезно. Я просто говорю, что нам не о чем волноваться.

— Это обман! Это измена! Произвести на свет ребенка, позволив Дэвиду поверить, что он его, когда это не так.

— Громкие слова, — сказал он. — Однако, моя дорогая Клодина, давай посмотрим на факты. Нам абсолютно не о чем беспокоиться. Ребенок получит все. Он унаследует свою долю в Эверсли. Это очень удачно, все остается в семье, как и было.