переработке и перевозке леса. Довольно успешное, надо сказать. Предприятие делилось на четыре корпуса: «Белая кобра», «Шервудская лиса», «Койот» и «Шакалы». Но изначально это служило скорее чем-то шуточным и не звучало как угроза в сегодняшнем дне. И, конечно, в бизнесе разногласия неизбежны. Некогда лучшие друзья разругались в пух и прах, предприятие развалилось, товарищи стали конкурентами. Насолить друг другу было в приоритете. Они разорили друг друга, потонули в гнилых поступках, ни один не остался на плаву. В семидесятых одного за другим сманил криминал, легкодоступный и кажущийся единственным решением проблем. Деды не были плохими людьми, но тяга показать своему старому врагу, что деньги наконец вновь идут в их лапы, была сильней, чем страх перед законом и совестью. Мой отец рассказывал, что его первая потасовка с «Шервудской лисой» произошла еще в десятилетнем возрасте — именно тогда он увидел, как хрупка человеческая жизнь. Кровь, трупы. И это был постоянный ритм жизни в начале восьмидесятых. Новые поколения воспитывались на необоснованной ненависти к другим людям, которые просто были под иным, глупым клеймом, словно продукция с конвейера. Иначе не скажешь, ведь настолько бездушно можно относиться только к вещам, никак не к людям. Они дошли до того, что «койотов» больше не стало: часть из них убили, других посадили за решетку, и от силы паре человек удалось сбежать. Но кое-что изменилось: девятнадцать лет назад был заключен договор о перемирии. Никаких убийств, драк и нарушений границ.

— И что этому поспособствовало? — напряглась я, сложив руки на груди.

— Пожар, — просто ответил он. — Мой дом подожгли, я был там один, получил серьезные ожоги, — Кай покрутил мокрое от дождя запястье и продолжил. — После этого, можно сказать, все прекратилось. И все же меня и моих братьев воспитывали по подобию отцов. Видишь чужую метку — фас! В подростковом возрасте мы начали часто пересекаться с «шакалами» и в силу своей наивности и рассказов взрослых о том, что каждая сторона просто отвратительна, мы срывались. Били друг друга, пытаясь показать свое превосходство, но никогда не делились этим с взрослыми. Наверное, глубоко в печенках осознавали, что юношеский максимализм может привести к беде. Мне хватило одного правильного щелчка в голове, чтобы понять, что дальше так жить нельзя. Поэтому я сбежал, сбежал туда, куда глаза глядят, под предлогом временного отсутствия.

— Ты ни о ком не забыл? Рейчел. Кажется, она являлась твоей невестой, почему же ты тогда бежал без нее?

— Я знал, что она не бросит своих родителей; несмотря на всю ее бунтарскую оболочку, она довольно домовитая, привязанная к одному месту. Рисуя наше общее будущее, Рейчел видела только один расклад, где я беру бразды правления над «кобрами», а к тридцати пяти у нас уже двое маленьких сорванцов. Просто, стабильно, предсказуемо. Оглядываясь назад, осознал, что полюбил ее за то, что она была единственной девушкой, обратившей на меня внимание, той, которая была добра к уродливому мне, призрачной нимфой, к которой у меня было право прикоснуться. Когда я уехал, то исправно отсылал ей письма на бумаге с разных заправок и штатов, чтобы меня не смогли обнаружить. Писал в них о рутине, но с каждой прописанной строчкой понимал лишь то, что мне это больше не нужно, это только для нее, чтобы она ощущала мое присутствие, а ее душа не скорбела. Изначально я правда хотел, чтобы она приехала ко мне, но время шло и лишь убеждало в том, что моя девушка — чужой для меня человек. Чувства остывали, Рейч до сих пор была мне нужна, но это была далеко не любовь. Только с возрастом осознаешь род привязанностей. Моя благодарность ей была настолько велика, что я принял ее за более глубокое чувство. Так наивно, так по-детски. И да, я до сих пор люблю ее, но не иначе как младшую сестренку, которой у меня никогда не было.

— Твои ожоги? — я сделала неуклюжий шаг навстречу, с прищуром проведя взглядом по всему росту парня. — Сколько процентов тела? — могу ли я вообще о таком спрашивать? Но если не сделаю этого сейчас, то больше случая может не представиться. А мне не хочется накручивать себя по этому поводу.

— Я закрыл их все татуировками, — ответил он, и я ахнула. Ведь видела, когда мы были в бассейне, всю эту непроглядную чернь, сплошным слоем обвивающую худосочное тело.

Я неспешно подошла к Каю и положила ладонь на его плечо, нерешительно столкнулась с ним взглядом. Надеюсь, сейчас в моем не читается жалость или нечто подобное. Мне бы не хотелось, чтобы он вдруг подумал, что я его жалею.

— Могу я прикоснуться к тебе? — сглотнула я, он кивнул в ответ.

Мои руки прокатились по мужским плечам, цепляясь за рукава мокрой кожанки, пальцы сжались и потянули куртку вниз. Футболка черного цвета тоже была вымокшей насквозь, с ней Кай мне помог: он скрестил руки, взявшись за ткань, и стащил ее через голову. Мне не хотелось показаться грубой, поэтому я очень аккуратно коснулась его живота подушечками пальцев, мышцы под ними тут же сократились, но Кай оставался неподвижным. Робко, скользящим движением я повела свою ладонь в сторону разукрашенной шеи. На каждом участке кожи чувствовались неестественные неровности и бугры. Невооруженным взглядом заметить их нельзя — даже подступаясь как можно ближе, не зная о них, ты не увидишь и изъяна.

Кай неожиданно дотронулся до моей ладони и прижал ее к себе, не давая скользить дальше.

— Что такое? Тебе больно?

— Нет, — ухмыльнулся он. — Щекотно, у тебя слишком нежная кожа на пальцах, ты меня щекочешь. Можешь не осторожничать — твои кошачьи лапки мне не навредят.

Я поджала губы и продолжила свой путь, дойдя до ушей, обошла его кругом, задержавшись на спине. Лопатки, изгиб позвоночника, крылья — я исследовала каждый сантиметр его тела, пережившего самый страшный день, уготованный ребенку.

— Ты, — лязгнула языком, — как ты только смог вытерпеть? — я не ждала ответа, будто разглагольствовала сама с собой, только вслух. Увлеченно я по новой начала разглядывать татуировки, читать надписи и тактильно ощущать, что под этим «мусором» скрывается. Надпись о преданности, а под ней — прожженная молодая кожа.

— В детстве, когда мне уже было дозволено появляться на улице, ребята издевались надо мной, — вдруг заговорил он, пока я ощупывала его сзади. — Многие смеялись над моими шрамами, обзывали, и только Тони с Рейчел не избегали, поэтому ближе них никого и никогда не было.

— Твоя мама лечила тебя, поэтому ты и меня привез сюда, знал, что она сможет