вижусь с тобою, когда заседает этот ваш ужасный сенат.

— Ты могла бы быть со мною сегодня вечером.

Поняв, что она подставила под сокрушающий удар целую дивизию, Инид поспешно отступила со всех позиций и широко раскинула руки, так что полотенце упало с ее плеч; затем, признав свое полное поражение, перешла на детский язык, каким они разговаривали в минуты близости,

— Поцелуй свою киску и скажи, что не сердишься на нее за то, что она такая бяка, бяка, бяка!

Клей поцеловал ее и сказал, что он не сердится на свою бяку, бяку, бяку. Ощутив ее зовущие к себе губы, он возбудился и, наверное, позабыл бы позвонить сенатору, если бы в эту минуту не вошла нянька с девочкой на руках.

— Господи боже! — закричала Инид. — Почему ты не стучишься? Почему ты всегда словно подкрадываешься?

— Ничего, Энни, — встряхнувшись, успокоил ее Клей. Но Энни уже исчезла, и только проклятья Инид неслись ей вслед. — Прекрати! — Голос Клея звучал резко. Очарование минуты рассеялось, он был опять самим собой. — Иначе она уйдет от нас, как ушли другие. Нельзя так кричать на людей.

— Нет, можно! Буду делать все, что мне вздумается, черт подери! — Инид допила из серебряного шейкера остатки мартини, завернулась в полотенце и пошла наверх. Клей знал, что завтра утром она опять будет весело хихикать вместе с нянькой. Как бы ужасно ни вела себя Инид, она была незлопамятна. К тому же она со всеми разговаривала с одинаковой интимностью и ничего не умела держать про себя, и, хотя это чистосердечие состояло едва ли не самую подкупающую черту ее натуры, Клей научился никогда не делиться с ней ничем таким, относительно чего он хотел бы держать в неведении своего злейшего врага. Что касается новой няньки, все еще ликовавшей по поводу того, что с ней обращаются как с равной, она пока не понимала, что за интимность надо платить, и не умела сносить внезапные вспышки ярости Инид, ее утонченные оскорбления, возмутительную жестокость. При этом сама Инид всегда искренне обижалась, когда впоследствии ее жертвы упрекали ее. «Но ведь вы меня просто не поняли, я к вам со всей душой!» Возможно, они в самом деле ее не понимали, а, возможно, она — их.

Клей позвонил сенатору. Ему ответила миссис Дэй.

— Бэрден прилег вздремнуть. Этот прием его измотал. Такая жарища! А вечером еще обед в Белом доме. У вас что-нибудь срочное? Разбудить его?

Клей сказал, что дело терпит, пожелал им приятно провести вечер в стане врага и положил трубку. В угрюмом расположении духа он раскрыл свой портфель и, увлекшись работой, не заметил, как вошла Инид. Она громко крикнула, так что он выронил из рук бумаги.

— Не смей этого делать!

— А мне нравится, когда ты подскакиваешь, точно старая дева. Ну, как я выгляжу, хорошо?

Она выглядела хорошо, и он так и сказал ей. Но она его не слушала. Она была одинаково глуха и к правде, и к лести.

— Слушай, — сказала она, — мне так погано: ведь я иду в гости к этим Маклинам, а тебя оставляю одного.

— Ничего, все в порядке.

— Ничего не в порядке! Меня куда-то несет, и я говорю «да», когда надо сказать «нет». Я не понимаю, что со мной творится. Если ты хочешь, чтобы я осталась, я останусь.

Окончательно побежденный, он сказал, чтобы она шла в гости. Он останется дома и будет работать. Его киска бяка, бяка, бяка. Он согласился, но добавил, что иной он и не хочет ее видеть. Она ушла, заверяя, что очень перед ним виновата, и он не преминул отметить, что она может признать свою вину лишь тогда, когда не чувствует за собой никакой вины. Он добавил к своему арсеналу это ценное новое оружие. Их война была любовью. Или, наоборот, их любовь была войной. Так или иначе, лишь воюя, они по-настоящему обретали друг друга. Он не мыслил себе жизни без Инид.

IV

Жена президента подала знак, и дамы поднялись. Предводительствуемые миссис Рузвельт и королевой, они оставили мужчин в зале приемов. Когда распорядитель закрыл за ними дверь, Бэрден, занимавший место в самом конце левого крыла подковообразного стола, направился к центру, где сидели президент и король. Пустое кресло слева от короля проворно захватил вице-президент, теперь он, к явной досаде президента и тайной радости Бэрдена, жизнерадостно подталкивал и похлопывал по плечу малорослого короля. Президент и его преемник по Конституции, если и не по проводимой им политической линии, были между собой на ножах.

Подали коньяк, задымились сигары. Бэрден сел между Блэзом Сэнфордом и англичанином, которого звали не то лорд Бобкин, не то лорд Попкин. Разговор начался с жалоб на жару.

— Президент не хочет, чтобы включали кондиционер. — Блэз жевал кончик сигары. — Говорит, что это плохо отразится на его пазухах. Пазухах, черт подери! А что будет с людьми, которые тут работают? Что будет с нами? Сердечные приступы — вот что с нами будет.

— Возможно, ему все равно. — Как все в зале, Бэрден старался не смотреть в сторону президента, который выглядел прекрасно и был разве чуточку полноват. Его знаменитая улыбка то появлялась, то исчезала, словно повинуясь невидимому переключателю. В начале приема, когда Бэрдена и Китти представляли королю, президент наградил сенатора широчайшей улыбкой, а затем, повернувшись к королю, сказал сценическим шепотом: «Он тоже хочет жить в этом доме!» Король явно не знал, как отнестись к этой шутке.

Впоследствии Бэрдену сказали, что президент аттестовал так всех своих соперников, большинство которых были тут, — Хэлла, Ванденберга, Фарли, а также чахлого Гарри Гопкинса, который сейчас путем искусных маневров уже сумел приблизиться к заветному центру стола. Дело пахло потасовкой, но Бэрден был уверен в себе, как никогда. Из опроса Института Гэллапа явствовало, что Хэлл — первый возможный претендент от партии, а он — второй, но поскольку Хэлл южанин и его не могут выдвинуть… Бэрден мысленно представил себя в центре стола, но тут же вспомнил свой зарок: никакого мечтательства. Он прислушался к тому, что говорит Блэз.

— Очень может быть, что он желает нам сердечного приступа. Во всяком случае, некоторым из нас. — Блэз коротко рассмеялся.

Лорд Попкин улыбнулся и обратился к Бэрдену:

— Вам, должно быть, часто приходится здесь бывать, сенатор.

— Как бы не так! — ответил за него Блэз. — Они ненавидят друг друга, — добавил он довольно громко, так что президент мог его услышать.

Но президент не услышал, всецело занятый вице-президентом, который, словно тесто, мял плечо короля. С застывшей на лице