хвост куцый, а на ушах кисточки?

— Да, — отвечаю, а к чему не пойму.

И вот что она мне поведала:

— Пролезла задом наперед к моей полянке, выпрямляюсь, и, к моему изумлению, на пне рысь сидит и во все глаза на меня глядит. Хищно облизнулась, немного пригнулась — видимо, к прыжку приготовилась. У меня молнией мелькнула мысль — кто первый нападет, тот и победит. Сразу скорчила зверскую гримасу, согнула пальцы, сделав как бы когтистую лапу на руке, и со страшным криком — ха! — бросилась на дикого кота. Рысь, высоко подпрыгнув, сделала кульбит и мигом скрылась в лесных зарослях. А я, вся в волнении, дрожа, бросилась бежать к ельнику, забыв про все, напролом пробилась. Все лицо и руки исцарапала, клочки волос на ветках оставила. Ничего — спаслась! Отлегло. Во все стороны гляжу, где я, никак не соображу. Как добралась домой — никак не пойму. И вот, теперь лежу и не помню — были ли кисточки на ушах и куцый ли хвост, не знаю.

Вот такие дела лесные… Напоила я ее корвалолом, а вечером пошли за молоком к Марусе. И, не доходя до ее дома, увидели: на заборе сидит большой кот. И мама восклицает:

— Так это та рысь, которую я там видела!

Кот же, увидев бабу Лену, незамедлительно удрал и потом старательно обходил ее стороной на значительном расстоянии. Но самое забавное в этой истории то, что, как я обнаружила позднее, на мамину поляну необязательно было продираться через ельник, имелась возможность его спокойно обойти.

8. Рощино

Жили мы в Рощино на даче 15 лет — с 1975 по 1989 год.

Как хорошо жилось нам там на даче,

Какой нашли мы в Рощино приют,

Как рады были мы такой удаче,

Покой и радость обрели мы тут.

Участок дачи был на кромке леса,

В три яруса лесная благодать,

Кругом душистой зелени завеса,

И даже ягоду лесную можно брать.

Чертополох разросся на полянке,

Его с приветом от соседа принесло,

По-детски радостно он парашютики-семянки

Пускал по ветру, выйдя на крыльцо.

Какое было разнотравие вокруг,

Лекарства можно насушить, набрать

И все свои душевные недуги

Настоем этих травок снять.

Какие птицы — красота лесная —

К нам на кормушку собирались в сад

И о прилете песней возвещали,

И угощению был пернатый рад.

Семья ежей селилась возле дома,

Их угощали теплым молоком.

Кормушка рыжим белочкам знакома,

Бегут, нарядные, с пушистеньким хвостом.

Какое счастье быть с природой вместе

И этим прелестям ее внимать,

И слушать птичий гомон-песни,

И азбуку природы понимать.

Какие сосны были украшеньем,

Одетые в смолистые шелка,

И в непогоду нам давали утешенье,

Приветливо кивая свысока.

И лес и сад — все здесь перемешалось,

В единое содружество сплелось.

Как хорошо на воздухе дышалось

И в гамаке под соснами спалось.

И если ты устанешь очень-очень,

Уляжешься для отдыха в гамак:

Увидишь синь небесную средь сосен

И глаз от этого не отведешь никак.

Березки в ситцевых нарядных сарафанах,

Зеленые сережки распустив,

Служили ветхому забору как охрана,

Своими ветками его прикрыв.

Хозяин дачи был Иван Иваныч,

(Мы звали за глаза его — Мудрон),

Ходили «крепость» запирали на ночь

Или шутили — «в дырах бастион».

Ван Ваныч был хозяином хорошим,

Своих он дачников ничем не ущемлял

И все свои владенья, между прочим,

Он, как себе, вполне нам доверял.

Работал много он, умело и красиво,

Приятно было на него смотреть,

И даже туалет построил всем на диво,

Додуматься до этого не всем дано суметь.

Годами был он на восьмом десятке,

Но этих лет никто б ему не дал,

Бежит с портфельчиком — сверкают только пятки,

Он все дела исполнить успевал.

Работал на заводе до упора,

По магазинам бегал, высунув язык,

А дома жаждет тунеядцев свора,

Он их избаловал — обслуживать привык.

Зато жена на двадцать лет моложе —

Артистка по натуре и в делах.

Считал, занятия ей грубые негожи,

Таких, как Таня, носят на руках.

Татьяну голосом природа одарила,

Уменьем очаровывать мужчин,

Своими песнями она весьма пленила,

И не любить ее ну не было причин.

У жизни так кружилась в водовороте,

Поклонников имея целый рой,

И заносило часто в повороте,

И жизнь казалась просто неземной.

Но в жизни все приходит и уходит,

Всему имеется какой-то свой предел,

И люди есть, которые находят

На дне стакана жизненный удел.

Растили вместе Танину дочурку,

Один — в заботах, суете, делах.

Другая — без хлопот, пригубив чарку,

Жила себе в «лямурах» и мечтах.

Так год за годом быстро пробежали,

Очнулись вдруг — а дочь уж подросла,

И спохватились: как же мы не знали,

Как та однажды в табор забрела.

Цыгане цепко в дурочку вцепились,

Околдовали, обманули, увели,

И каждый год все новые на ней женились,

И всю семью в паучьи сети заплели.

Весь дом в цыганский табор превратился,

Обманом все украли, унесли,

И целый выводок цыганский расплодился,

И ничего поделать с этим не могли.

Цыгане быстро все к рукам прибрали,

Хозяйке что-то всыпали к винцу,

Домишко в Рощино продали

И все свели к печальному концу.

Остались лишь одни воспоминания

О бешено промчавшихся годах,

Но в памяти, как будто в заклинанье,

Осталось сердце в