– А чего вы сейчас хотели бы больше всего, Андрей Семенович?

– Прежде всего, снять катетер. Но, так как это невозможно, перейдем сразу ко второму пункту. Я хочу попить свежезаваренного чая, который мне с собой дала жена, и с хорошей черной шоколадкой. Причем заварить чай нужно в специальном чайничке, который жена мне тоже положила в чемодан. Но я все это сделаю сам, так как заваривание чая – одновременно искусство и сложный технологический процесс.

С этими словами Андрей Семенович по привычке спрыгнул с кровати. Он даже не закричал, а заскулил и одновременно взвыл от боли. Причем боль была пронизывающей, всепроникающей и беспощадной. Что-то впилось в тело и рвало его на части, как акула беспощадными челюстями рвет попавшего в ее пасть пловца. Катетер! Конечно, он. В подтверждение акульей природы этого устройства в приемную емкость хлынула густая струя крови.

Подскочивший Жизнев схватил Дымова, словно ребенка, и стал успокаивать:

– Что вы, миленький мой, разве так можно? Вам нужно беречь себя. Ну? Сядьте на кровать, сейчас станет полегче. Давайте я вам чайку заварю. Спокойнее, мой дорогой, все будет в порядке.

Боль отступала. Медленно и тяжело, но отступала.

– Александр Владимирович, подождите, я сам заварю чай. – Дымов вытолкнул из себя эти слова прикушенными до крови губами и жестким, как напильник, языком.

Осторожно, как ребенок, который учится ходить, поддерживаемый Жизневым, он добрел до чемодана, нашел там чайные принадлежности, и минут через десять они чаевничали за больничным столиком.

Да, крепкое существо человек!

После чая потолковали еще полчаса ни о чем, потом Жизнев решительно сказал:

– Теперь спать, Андрей Семенович. Я уйду пораньше, но не потому, что мне надоело ваше общество, а потому, что так надо. Вам нужно отдохнуть, поспать. Я разрешаю вам сделать вечерний звонок жене, а потом на боковую.

– Подождите, – чуть не подпрыгнул Дымов. – А моему заму? Ему необходимо позвонить. Подчиненные должны знать, что их шеф в полном порядке.

– Мы поступим следующим образом, – не терпящим возражений тоном сказал Жизнев. – Вы сейчас идете в ванную и делаете все, что положено делать перед сном, затем я помогаю вам улечься в постель и найти удобное положение, после чего выхожу на пятнадцать минут. Через пятнадцать минут, если вы еще не закончите говорить, я забираю у вас телефонную карточку и все ваши мобильники, и мы прощаемся до восьми часов утра. Договорились?

– Договорились, Александр Владимирович. Смотрите, а вы щедрый человек. Я думал, дадите мне минут пять, а то и три.

– Андрей Семенович, извините, я совсем забыл. Еще в пятницу вам звонила какая-то Нора, спрашивала, как у вас дела. У нее был очень взволнованный голос.

– Это не какая-то Нора, а моя Верная Нора, Александр Владимирович. Можно даже сказать, подруга дней моих суровых и голубка, ничуть не дряхлая моя.

– Еще вот что, – сказал, улыбнувшись, Жизнев. – Если вам что-то понадобится, ничего не делайте сами. Не стесняйтесь, вызывайте медсестру. Тут это не считается предосудительным.

Через двадцать минут Дымов спал сном младенца.

Он безобразно заснул сразу после того, как начался ученый совет, на котором должен был выступать в качестве оппонента. Он понимал, что, если окружающие заметят его спящим, неминуем вселенский позор, и пытался проснуться. Но однообразный шум за окном и приглушенный свет в зале не позволяли ему это сделать. И каждой клеточкой своего тела боясь захрапеть в переполненном зале, он, тем не менее, все глубже погружался в блаженную нирвану сна.

Вдруг в зале зажегся свет, и громкий голос профессора Майера спросил:

– Как дела, мистер Дымов? Как вы себя чувствуете?

С трудом пробравшись сквозь тернистые заросли пробуждения, Андрей Семенович открыл глаза. Господи, он в своей палате, в Вюрцбурге. И вокруг его кровати целый сход во главе с профессором. Тут и старший врач, и его палатный доктор Тобол, и пара медсестер. На заднем плане он увидел Жизнева.

Огромным усилием воли Дымов заворочал языком, напоминавшим напильник с крупной насечкой:

– Все отлично, герр профессор, если не смотреть на цвет жидкости, которая вытекает из трубочки – той, что воткнута в мой стратегически важный орган.

Профессор снял маску вечной серьезности и вполне человеческим голосом спросил:

– А вы знаете, что было написано на кольце царя Соломона?

– И это пройдет, – уже почти проснувшись, ответил Андрей Семенович. – Но, господин профессор, я бы хотел, чтобы именно это «удовольствие» прошло как можно скорее.

– Если все будет в порядке, на двенадцатый день катетер вам будет не нужен.

На этом, сказав дежурное «увидимся», он повернулся и увел за собой свиту.

Андрей Семенович машинально посмотрел на часы. Было 7.15.

– Здравствуйте, Андрей Семенович. Вы уже проснулись или просто спите с открытыми глазами? – с легкой усмешкой спросил Жизнев, глядя на недоуменно-заспанное лицо Дымова.

– Вы можете мне объяснить, зачем профессор к семи утра в воскресенье явился ко мне в палату? Да еще не один, а со «свитой»? Чтобы спросить, как у меня дела, и услышать, что все гуд? Лежал бы себе в койке со своей фрау или пил кофе с молоком на теплой кухне.

– Таким уж он уродился. В смысле гены у него такие. И поэтому, замечу вам, он – общепризнанный мировой авторитет в области урологии. Вы знаете, какой у него индекс цитируемости? Кстати, прошу обратить внимание на состав пациентов – полный интернационал, скажу я вам. А все потому, что ранним воскресным утром профессор не лежит со своей фрау в уютной постели, а уже в 6.30 сидит в ординаторской и смотрит, как прошла ночь в его клинике. Кстати, вон там у входа стоит его новенький BMW последней модели, купленный тысяч этак за сто евро. И это тоже результат того, что каждое воскресенье рано утром он уже на работе. Впрочем, ничего нового я вам не сказал. Все о том, что без труда не вытащишь и рыбку из пруда. В Одессе за такую «оригинальную» мудрость меня забросали бы гнилыми помидорами.

Жизнев на какое-то время замолчал, но, видимо, эта тема волновала его, и он продолжил:

– Знаете, Андрей Семенович, ведь Майер приезжал бы в воскресенье на работу и на трамвае, а не на личном BW, как сейчас. Он давно работает не за деньги. В молодости, наверное, хотел сделать карьеру, добиться определенного имущественного статуса, а потом уже нет. Ведь ему лет шестьдесят – шестьдесят пять. Он мог бы спокойно уйти на пенсию, при этом в материальном плане его жизнь не пострадала бы. Да вообще ни с какой стороны. Ни по условиям проживания, питания, лечения, отдыха. Однако он работает, летает на конгрессы, выступает, встречается с коллегами, пишет интересные статьи, готовит подрастающее поколение. Смотрите сколько у него учеников! Да что я вам это говорю! И ведь вы сам – такой же. Дай вам сейчас огромную сумму денег, ушли бы с работы? Зная, что хватит с избытком и вам, и детям, и внукам? Что вы скажете на это, Андрей Семенович?