Даниела хохотала, слушая Андрея Семеновича, кокетливо прикасалась к нему своим соблазнительным плечиком и говорила, что согласна не только приехать и выкупаться в ванне с вином, но даже стать императрицей.

Вдруг она закричала:

– О, мой Бог! Я тут с вами болтаю – ведь разговаривать с таким мужчиной одно удовольствие, – а мимо нас уже два раза проходила старшая сестра Марта. А она…

Тут Даниела, дотянувшись до его уха, шепнула:

– А она – большая стерва. – И вдруг лизнула его в ухо своим горячим до невозможности язычком. – Понимаете, если она заложит меня фрау Кирштенмайер, я вылечу с работы быстрее, чем вылетает пробка из бутылки «Абрау-Дюрсо». И вы тут же забудете меня, негодник. Так что я побежала работать. Но я все равно вас люблю.

Привстав на цыпочки, Даниела звонко чмокнула его в небритую щеку, чуть коснувшись ее зубками, и стремительно унеслась прочь.

«Господи, как глупо устроены мужики», – думал он, несясь по коридору в обнимку со штангой и подвешенным к ней мочеприемником. Проходя мимо зеркала, висевшего в коридоре, остановился и посмотрел на себя. «Ну и зрелище: увидишь – упадешь и не встанешь. А туда же, за Даниелой. Ну куснули тебя в щеку, старый мудак, ну и что, думаешь, молодость вернулась, древний ты хрен с пластиковой трубкой в члене?»

Он пытался вернуться к обычному состоянию, но душа пела. Как это ни смешно, как ни странно, он снова чувствовал себя тем востребованным человеком, каким был до момента, когда прозвучали страшные слова Жизнева: «Из двенадцати анализов у вас два плохих». Прекрасно понимая комичность ситуации, Дымов, тем не менее, запрыгал козликом – насколько позволяла его привязанность к штанге с мочесборником – в конец коридора, где призывно мелькнула туго обтянутая белым халатиком попка Даниелы. И так ему было славно, так хорошо, что он на мгновение забыл, что в этом здании находятся не только смазливые кусающиеся медсестры, но и менее счастливые люди.

Женщина с измученным и заплаканным лицом, пулей выскочившая из палаты, чуть не сбила его с ног. Она прижалась лбом к оконному стеклу, и слезы полились из ее глаз. Она плакала молча, раскачиваясь всем телом в бессильном отчаянии, и казалось, что это отчаяние создало вокруг нее сферу, к которой невозможно приблизиться.

Андрей Семенович остановился. Восторженное кобелиное состояние, в которое его привела Даниела, мгновенно исчезло. Пересилив себя, он решил дотронуться до этого сгустка человеческого горя.

– Простите, я могу вам чем-нибудь помочь? – обратился он к женщине.

Она отрицательно покачала головой и намертво сжала губы, видимо боясь снова расплакаться.

Через несколько секунд женщина тихо сказала:

– Помочь мне нельзя. Муж уже три дня ничего не ест. Сегодня он попросил вызвать сыновей. Мне никто не может помочь, никто.

Последние слова она произнесла звенящим шепотом, в который ушла энергия готового сорваться с губ крика. Пот прошиб Андрея Семеновича, будто он зашел в общественную парную.

Он пробормотал: «Извините», развернулся и уныло заковылял в свою палату, раздумывая о том, как легко девальвируется значимость молодых аппетитных попок при столкновении с настоящим человеческим горем.

Захотелось лечь: на то, чтобы сидеть, стоять и, тем более, ходить, не было сил. Андрей Семенович решил воспользоваться своим правом больного, от которого он пугливо отказывался ранее, позвать сестру и попросить перестелить кровать.

Минуты через три в палату маленьким колобком вкатилась старшеклассница, проходившая в клинике альтернативную повинность.

– Юля, дорогая, пожалуйста, перестели постель, а то мне штанга мешает, – ласково, даже слегка униженно попросил Андрей Семенович.

– Вы сами должны перестилать постель, так как вы – ходячий больной, – услышал он в ответ на свою нижайшую просьбу.

– ОК. Больше у меня никаких просьб нет, – раздраженно сказал Дымов и с напором добавил: – Ты свободна.

А про себя подумал: «Вот сука малолетняя. Имела бы уважение – если не к тому, что я после операции, так хотя бы к возрасту. Ладно, и вправду сам справлюсь».

Он начал неловко натягивать пододеяльник на одеяло. За этим занятием его застал Гриша, массажист, зашедший попить искусно заваренного Андреем Семеновичем чайку. Говорил, что хороший чай помогает ему вспомнить искренне и горячо любимую, но навсегда покинутую Россию.

По профессии Гриша был зубным техником. Лет десять назад он эмигрировал из Москвы в Германию. И, освоив профессию массажиста, неплохо устроился на новой родине. Он работает, жена тоже – воспитателем в детском саду, а дочка ходит в школу. Купили квартиру, машину. Правда, в рассрочку, а машина маленькая и подержанная, но все равно неплохо, если довольствоваться только этим и не желать большего.

А Гриша имел все основания и желать, и иметь больше. У него был талант: кончики его пальцев будто сами притягивались к больным местам на теле пациента, и боль выдавливалась из организма. У Андрея Семеновича после операции часто болела шея, и Гриша, как волшебник, за несколько минут приводил ее в норму. В благодарность Дымов пытался совать ему деньги, но безуспешно. Гриша делал большие испуганные глаза и свистящим шепотом говорил:

– Майер уволит, если узнает.

Объяснять ему, что Майер не узнает, так как в стукачестве Андрей Семенович за свои пятьдесят семь лет ни разу замечен не был, смысла не имело. Поэтому для себя Дымов решил, что, если все будет нормально, после выписки он подарит Гришке бутылку дорогого коньяка.

В самом начале их знакомства Гриша рассказал Андрею Семеновичу, что придумал новую гимнастику для больных, перенесших операцию по удалению простаты. У тех, кто занимается ею регулярно, меньше чем за две недели прекращается неконтролируемое мочеиспускание. Дымов предложил Грише помощь с оформлением патента для последующей продажи методики, но инициатива уперлась в фирменное Гришино: «А зачем?»

– Зачем? Денег получишь, твою мать, – взорвался Андрей Семенович. И в первый раз в жизни в ответ на заманчивое предложение получить денег услышал нечто новое:

– У меня и так все есть.

– А больным помочь не надо? Чтобы не ссали под себя? – закричал Андрей Семенович, но, встретив удивленный взгляд Гриши, понял, что иногда лучше молчать, чем говорить.

Однако массажист ничуть не обиделся и продолжал пару раз в день приходить в палату к Дымову побаловаться чайком и покалякать.

Когда они начали чаевничать в этот раз, не отличающийся проницательностью Гриша вдруг спросил:

– Андрей Семенович, что вы сегодня такой встрепанный?

Чтобы избавиться от обиды на малолетнюю засранку, Дымов рассказал Грише о своей нижайшей просьбе к Юле и ее хамском отказе. Услышав это, Гриша остолбенел и с минуту о чем-то думал. Потом поблагодарил за чай, сказал, что забыл о делах, и метеором вылетел из палаты.

«Дернул же черт за язык, – досадовал на себя Дымов. – Обиделся на меня парень, посчитал барином. Небось думает сейчас: „Ишь, новый русский приехал, постель за собой застелить не может!“»