Я делаю передышку. Я вижу, что в руке у меня ответ. Снова оглядываю склон. В грязи из которой я вытащил ботинок торчит тряпка. Я осторожно ставлю ботинок, снова обхватываю ногами ствол дерева, переворачиваюсь и тянусь за тряпкой. Хватаю, не идет. Дергаю, рою, дергаю, тащу, комки грязи катятся вниз по склону и падают вниз, я слышу шорох и треск. Дергаю в последний раз и вытаскиваю рюкзак. Красно оранжевый, как мама с папой говорили спасателям когда мы только начали искать. Подтягиваю рюкзак к себе, жилы в руках горят и болят от натуги, выпрямляюсь на дереве. Перед глазами звездочки от того что висел вниз головой.

Я беру рюкзак на колени. Он порван в паре мест, я открываю главное отделение. Фольга, как от энергетического батончика, распрямляется и блестит на свету будто лезвие ножа. В рюкзаке грязная одежда, часть походной газовой плитки, несколько нейлоновых мешочков с веревками и прочим, я отодвигаю их в сторону, под ними его укулеле. В мягком чехле, я растегиваю чехол, уке чистая и целая.

Я кладу ее бережно, как младенца. Возле ботинка с ржавыми пятнами крови. Далеко внизу шумит и бьется о скалы прибой.

* * *

— Вернулся? — спрашивает дядя Кимо, когда я на следущее утро выхожу из комнаты у него дома.

У меня нет сил отвечать, даже голоса нет. Я качаю головой.

— Эй, — дядя Кимо серьезно смотрит на меня, — эй, Дин, что с тобой, бро?

Я трясусь. Трясусь не переставая, меня будто током бьет, как после хорошей тренировки в спортзале, как после второго овертайма, когда тебя подбрасывает распирает и ты готов к прыжку. Но сейчас по другому, такая тоска, накатит, уйдет и вымотает совершенно, я провожу рукой по столешнице, хочу сказать “Я вроде выяснил что случилось с Ноа”, а слова не идут.

И чего я трясусь не переставая?

Ухожу в комнату, возвращаюсь с ботинком, рюкзаком, укулеле, кладу на стол. Грязь осыпается на пол.

— Окей, — дядя глубоко вздыхает. — Окей.

Мы стоим ждем, дядя думает, потом говорит:

— Надо собрать народ и принести тело. Твоим родителям тоже скажем.

— Нет.

— Нет?

— Тела нет. Я нашел место, там обрыв, за ним скала. И больше ничего.

— В смысле ничего? — спрашивает дядя Кимо. — Должно же быть что-то. Ты туда спускался или как? До конца обрыва?

— Нет там ничего, — говорю я. — За тем местом, где был зарыт ботинок и рюкзак.

— Ты должен…

Я отвечаю ему что больше ничего делать не собираюсь, вообще ничего. И ничего я никому не должен. Я и так все время находился здесь. До и после, когда все остальные уже вернулись назад ко всему что у них есть, я почти каждый день торчу в долине, среди грязи, говна и многоножек, снова и снова из Вайпио поднимаюсь в горы по блестящему влажному асвальту, вижу погнутые отбойники и мятые черные остовы машин внизу, пьянчуги вылетели с дороги и погибли превратившись в кометы, их останки гниют в лесу, и больше нет никого, только я продолжаю поиски. И все впустую.

Когда акулы вернули нам Ноа, я первый дотянулся к нему с лодки. Обычно я об этом не говорю. Тогда, как акулы подплыли к нам, было дико тихо, команда перегнулась через перила, первая акула подтолкнула Ноа на верх, на борт, не укусила, не набросилась а просто подсадила его как можно ближе к нам. Капитан с матросами обвязали Ноа тросом и акулы уплыли, темнее темнее темнее тени в дали и в конце концов слились с синевой. Я был там. Папа с матросами затащили Ноа через перила на палубу, и я сдавил брата в обьятиях, тут же откуда не возьмись появилась мама и обхватила нас обоих. Мы стояли втроем крепко прижавшись друг к другу, и пахло горчицей и чипсами и фруктовым пуншем который мы пили за ланчем, наши пульсы заглушали друг друга, наши руки и ноги были притиснуты друг к другу, наши с мамой и Ноа, так что было непонятно где кончался один и начинался другой.

Я вроде как старший брат, но после того дня мне казалось что он растет быстрее, и уже я стал типа как младшим братом. А теперь я принес обрывки его одежды с пятнами крови. Дядя Кимо смотрит на меня блестящими от слез глазами и дрожит.

— Надо позвонить твоим маме с папой, — говорит он.

— Позвоню, — говорю я и вижу, что он мне не верит потому что дядя Кимо умный мужик. — Я сам все сделаю, — говорю я. — Это я его нашел, а не ты.

— Понимаю, — говорит он.

— Нет, не понимаешь, — говорю я.

Дядя Кимо начинает что-то говорить и замолкает. Выходит на ланаи, потом во двор, держится за голову словно пытается отдышаться после долгого бега. Я иду к приставному столику, на котором у дяди до сих пор стоит стационарный телефон, и сжимаю трубку так долго что белеют пальцы.

Начинаю набирать мамин номер. И нажимаю отбой.

Начинаю набирать папин номер. И нажимаю отбой.

Снова начинаю набирать мамин номер. Дохожу до последней цифры и нажимаю отбой.

Возвращается дядя Кимо, смотрит на меня из гостиной.

— Никто не отвечает, дядя, — говорю я, выхожу из за стола, беру кроссовки и иду к двери.

— Куда ты? — спрашивает он.

— Пройдусь, — отвечаю я.

Дядя скрещивает руки на груди.

— Позвоню как вернусь, — говорю я. — Все равно они не спят до поздна.

— Даже не думай брать мой пикап, — говорит дядя Кимо. — Мне после обеда нужно вернутся на работу.

Я отмахиваюсь через плечо.

— Отлично, спасибо за помощь, дядя, — говорю я, выхожу из дома, шагаю вверх на шоссе и голосую. Иду в сторону Хило, минут через пятнадцать передо мной на обочину сворачивает машина. Водитель хапа японец, одет будто работал в саду, спрашивает куда мне.

— Куда угодно лишь бы отсюда, — говорю я.

— Вам же должно быть куда то надо, — говорит он.

Никуда мне уже не надо, едва не говорю я, но вместо этого забираюсь в машину.

— Тогда в Хило, — говорю я. — Спасибо.

* * *

В Хило я иду вдоль берега, смотрю на океан и волнорез. Вода серая, мутная, точь в точь как в долине Вайпио после дождя, только тут длиный изогнутый залив с баржами и круизными лайнерами в том конце где гавань, а за нею Кокосовый остров с отелями. Я смотрю на пальмы надо мной, их шипастые листья лениво шумят. Вдоль набережной старомодные заведения с вывесками от руки. Захожу в первое попавшееся.

Бар довольно большой и почти пустой. Сажусь за стойку, беру холодное пиво, выпиваю в два глотка.

Заказываю еще пиво и бармен такой:

— Полегче, гаваец.

— Да да да, — говорю я. — Все равно я не за рулем, так что оставь меня в покое.

— Давай полегче.

— Не парься, — говорю я. — Ничего не случится. Буду вести себя как сын которого у тебя никогда не было.

— Сыновей у меня трое и всех пришлось вышвырнуть из дома, — говорит бармен. — Так что…