Но ничего не происходит. Оги качает головой: что-то вспомнил, но не скажет. Он же сломался, осеняет меня, я его теряю.

— Слышишь? — спрашивает он. Оборачивается к коридору, в дальнем конце которого светится квадрат нашей спальни и, не смолкая, скрипит потолочный вентилятор. — Как песня. — И когда он это произносит, я вдруг вспоминаю, что видела на дороге, чувствую что-то знакомое. Тот же запах, так пахло от того мужчины на шоссе Пали: мокрые папоротники, плодородная почва, душистая, бурая, полная семян, лужайка после дождя, поле во время жатвы. Вот чем тянет от Оги.

— Эй, — говорю я.

Оги направляется в коридор, бросив через плечо: “Ммм?”

— Оги, постой.

Он скрывается в спальне, я иду за ним, останавливаюсь на пороге. Оги сидит на кровати.

— Куда ты ходил? — спрашиваю я со всей кротостью, на какую способна.

Он стаскивает рубашку через голову.

— Гулял, — отвечает он, и я сквозь изношенную рубашку вижу, как шевелятся его губы. — Все время вверх, вдоль реки. Вверх по тропе. К облакам, к Пали. Чем дальше заходишь, тем выше дома, а? Мы с тобой хотели купить двухэтажный дом с большой ланаи наверху, чтобы любоваться рассветом. Чтобы любоваться рассветом. Помнишь? Солнце встает, мы будем любоваться на него с нашей ланаи?

Это была наша с ним мечта, в которую мы убегали отдохнуть, как туристы приезжают отдыхать на эти острова и сохраняют воспоминания для холодных суровых городских зим, — сине-золотая утешительная красота того, что, быть может, случится в ближайшем будущем: с ланаи собственного дома высоко в горах мы смотрим вниз, на зеленые хребты гор, за которыми океан.

— Никогда у нас не будет такого дома, — говорит Оги, отшвыривая рубашку. — Нет-нет-нет, куриное говно, у нас будет только это куриное говно, только шкафчик, узенькая кровать, эта вонючая старая развалюха, не дом, а куриное говно. Так мы и сдохнем.

Голос его четок — впервые с тех пор, как он пришел. Оги словно очнулся. Запах, который он принес с собой, стремительно исчезает. Его рука на колене дрожит. Я опускаюсь на колени рядом с ним, беру его за руку. Он не глядит на меня. Я прижимаюсь коленями к его коленям, мое плечо под его подбородком, из груди его вырывается всхлип. Потом еще один. Мне хочется рассказать ему, что я видела из автобуса и как это внушило мне надежду. Я ведь чувствую: то и другое как-то связано. Куда он ходил ночью? Что пытается до нас достучаться?

— Останься со мной, — прошу я его. — Пожалуйста, Оги, пожалуйста. Останься со мной. Останься, — повторяю я снова и снова, как будто это и есть та музыка, которую он слышал, словно именно это давно крутится у него в голове.

Месяц, вот сколько это продолжается, ага, то есть работы в Спокане у меня уже не осталось, а вскоре кончатся и деньги, нечем будет оплатить за жилье, но мне все равно, я вдоль и поперек исходил Вайпио, забрался в Вайману и дальше. Я теперь могу пробежать всю тропу, сегодня утром вышел на рассвете и к тому времени когда первые серферы отправились рассекать океан я уже почти дошел по извилистой тропе[128] до другого конца, ноги мои работали как поршни. Подо мной растилается зеленая долина, волны катятся одна за другой, бьются о камни и песок, с шуршанием отползают.

Я по прежнему ищу Ноа, теперь в одиночку потому что спасатели родные и друзья вынуждены были прекратить поиски. Иногда со мной ходит дядя Кимо с приятелями, но я хожу гораздо быстрее их и они отстают на много часов.

С тех пор как я уехал с Гавайев мне по большей части было плевать, кто там и что там Ноа, меня интересовал только баскетбол. Но раз уж я все просрал, то какой от меня толк? Зарабатывать на пиво в службе доставки и ждать — чего? Когда же маме с папой пришлось вернутся в Оаху иначе они потеряли бы работу, а Ноа мы так и не нашли, — помню, как они сидели на задней ланаи у дяди Кимо, лица у обоих опухшие, глаза красные от недосыпа, и молчали, потому что стоило кому-то из них заговорить, как они начинали плакать, — плевать на мою говеную работу и убогую комнатушку в Спокане, я снова им понадобился. Ну вот он я. По прежнему продолжаю поиски и кто знает что со мной будет дальше.

Я не останавливаюсь. За гребни холмов Вайпио, через тринадцать оврагов, по дну которых текут речушки, от воды идет холод. Перехожу в брод с берега на берег, чувствую подошвами острые камни, потом мои ноги засасывает по щиколотку, грязь вонючая как свинья, но я все равно иду. Даже и побыстрее. Надо ж добраться до дальнего края Вайману и снова начать поиски там.

Мили в гору и с горы, вниз по передней стороне Вайману в долину, там почти никого кроме горстки туристов которым хватило ума приехать сюда зимой. Хала, серый песок, черные камни похожие на яйца размером с холодильник. Хоуле садятся на корточки у кромки океана или у грязного озера или водопада от которого жопа стынет. Я каждый раз только головой качаю. Добро пожаловать на Гавайи, придурки, здесь мокрые скалы, говеная походная жрачка и пустая долина.

Я иду мили и мили. До другого конца Вайману как по часам. Засовываю в рот энергетический батончик, жую так что за ухом щелкает. Я уже прочесал все эти части тропы, поэтому сейчас пробегаю их не глядя. Джинсы шуршат, хлопает привязаное к рюкзаку мачете. Лодыжки до сих пор сильные от баскетбола. Хоть это осталось. Да еще я за время поисков нехило похудел, все бегаю, по горам лазию, а ем мало. Никаких тебе больше корейских ребрушек и белого риса. Мне чертовски легко, я снова двигаюсь как мангуст, как будто у меня в ладони баскетбольный мяч.

Потом замедляюсь. В этой части тропы я еще не был. Я обыскал дальний край долины у водопадов, проверил все места где мы раньше ставили палатки в долине и на берегу. Исходил все дорожки куда он мог свернуть, прорубал себе путь сквозь новую поросль, хрустел бурьяном и тяжелой травой. Вчера нашел эту старую развалюху, наверное, раньше ею пользовались смотрители парка. Дыры в крыше и стенах, пол просел. Его там не было и вообще никого, дальше я уже не пошел, пора было поворачивать.

Теперь же когда я добрался до этого места меня вдруг как будто что-то потянуло. Я опять поймал поток как раньше когда носился мангустом по баскетбольной площадке. Все что вокруг прячется с глаз и я вижу только одно, но на этот раз мое тело движеться не между игроками а между деревьями. Листья отклоняются, земля не засасывает и не качается под ногами, а держит, пружинит с каждым шагом, я вам клянусь лианы и трава расползаются в стороны и открывается новая тропинка через грязь жуков и зелень.

Там поляна. Деревья и трава доходят до самого края словно не привыкли останавливаться, на краю огромные полосы земли и грязи все в трещинах, даже камни какие то обкусанные будто недавно сломались, потом крутой склон длиной футов в тридцать и за ним отвесный обрыв высотой в тысячу футов, а под ним шумит прибой.

И вот на этом склоне перед самым обрывом вижу в грязи торчит какая то странная кочка. С минуту соображаю что это может быть потом до меня доходит: ботинок. Склон отвесный, не спустится, свалишься в океан. Рядом растет деревце, я обхватываю его ногами как будто еду на лошади только вниз головой. Зацепившись за ствол опускаюсь, голова кружится, тяжелая как будто сиропу в нее налили. Но зато я дотянулся до ботинка, возле него у края утеса вырвана трава и выворочены куски земли. Одной рукой хватаю ботинок выгибаюсь и сажусь на дереве. Отодвигаюсь от края. Внутри ботинка листья, грязь ну и конечно бурые пятна старой крови, на пятке и вокруг щиколотки.