Суть вот в чем: облатки и вино, предназначавшиеся для ничего не подозревающих прихожан, находились в незапертой церкви всю ночь, а то и всю неделю.

Кто угодно в Англии и даже за ее пределами мог прийти и добавить яд.

Дело становится еще более запутанным, чем я представляла.

Нужно как можно скорее выяснить, где содержался яд – в вине, облатках или там и там.

С нарастающим ужасом и, честно признаюсь, нарастающим волнением я наблюдала, как каноник поворачивается к нам лицом. Энни, сидевшая ближе всего к проходу, уже встала и боком пробиралась к алтарю.

Видимо, в ее сознании для того, кто примет причастие первым, заготовлен какой-нибудь небесный приз.

«Что ж, она скоро узнает», – подумала я.

Две оставшиеся Грации, Харкурт и Уиллоуби, дышали ей в спину.

Я замедлила картинку. Не хочу упустить ни одной детали.

Мне пришло в голову, что я могу остановить их движение и промотать кино в обратном порядке, как в комедии, но я быстро отказалась от этой идеи. Я могу заставить их только выйти задом из церкви и вернуться домой. То, что случилось, я изменить не могу. Я не в состоянии спасти этих женщин от неминуемой гибели.

«Все это лишь тени тех, кто жил когда-то»[26], как сказал Эбенезеру Скруджу Святочный Дух Прошлых Лет.

Я не могу изменить их участь. В моей власти только вынести уроки.

Они подошли к ограде и опустились на колени. Грейс Уиллоуби, подошедшая к алтарю последней, получила облатку из рук каноника Уайтбреда первой. Она напоказ перекрестилась. Потом наступила очередь Грейс Харкурт и наконец Энни Крей.

Хотя Энни стояла ко мне спиной, по ее поникшим плечам я поняла, что она обижена тем, что первое место на небесах несправедливо вырвано у нее из рук.

А теперь вино. Или надо называть его кровью Христовой?

Зависит от того, приемлете вы жарко обсуждаемую доктрину пресуществления святых даров: превращения ферментированного виноградного сока в священную кровь Сына Божьего.

Сама я уже сделала кое-какие выводы на эту тему.

Полгода назад, во время тяжелых испытаний и утраты веры, способом, о котором мне до сих пор стыдно вспоминать, я похитила немного причастного вина из Святого Танкреда, унесла его в свою лабораторию и подвергла предположительно священную жидкость самому тщательному анализу, известному современной органической химии. Я сравнивала жидкость и ее компоненты на разных стадиях моих экспериментов с контрольным образцом в виде обычного, то бишь неосвященного вина, позаимствованного в той же самой церкви чуть раньше.

Я записала результаты – надо сказать, неопровержимые – на последних страницах пухлого дневника дядюшки Тарквина, чтобы их обнаружили в какую-нибудь другую эпоху, когда мир будет более готов к моему потрясающему открытию.

Я заставила себя переключиться с этих исследований на Святую Милдред и неминуемую гибель трех Граций.

Поскольку этим солнечным летним днем никто не помогал канонику Уайтбреду с причастием, он сам подавал хлеб и вино, и я пришла в восхищение от того, как он ловко и аккуратно раздал облатки трем прихожанкам, перед тем как ненадолго вернуться к алтарю, чтобы вернуть дарохранительницу в табернакль и взять кубок.

Вот он, долгожданный момент. Я сделала мысленный снимок всей сцены.

Каноник Уайтбред спокойно стоит с кубком в руке лицом к трем прихожанкам, выжидательно склонившим головы.

По моей шее и вниз по рукам побежали мурашки.

Я вот-вот стану свидетельницей убийства.

Но пока непонятно, убийца – каноник Уайтбред или другой человек? Однако он явно стал инструментом, избранным жестоким Роком, чтобы отправить на тот свет трех ни о чем не подозревающих болтушек.

Неохотно, желая сохранить этот момент и одновременно стремясь увидеть продолжение, я позволила действию возобновиться.

И снова Грейс Уиллоуби оказалась первой. Она слегка откинула голову назад. Я не видела ее рот, но, судя по углу челюсти, он открылся. Она продлила себе жизнь еще на долю секунды, перекрестившись, но рука каноника мягко шевельнулась, и дело было сделано.

Он двинулся вбок и встал напротив Грейс Харкурт.

Она тоже вела себя как жертвенный ягненок. Держа смерть во рту, поднялась на ноги.

Пришел черед Энни Крей.

Почему мне так жаль эту трогательную женщину в мексиканском одеяле и глупой шляпе? Почему мне хочется подбежать к ограде и завопить: «Нет! Остановитесь! Не глотайте! Выплюньте это!» Почему мне хочется схватить ее за руку и вытащить из церкви подальше от опасности?

Впоследствии я поняла, что это, должно быть, запоздалая мысль вроде тех, которые приходят в голову скупцу на смертном одре, когда он умирает глухой ночью один-одинешенек, хватаясь за соломинку спасения.

Если бы я только… если бы я… если бы…

Но я не была старухой, скупцом или умирающей.

Без сомнения, у судьбы свои резоны, и я просто девочка, которую она прислала, чтобы разгадать эту тайну.

И, клянусь святым Георгием, его драконом и белым конем Уффингтоном, именно это я и собираюсь сделать!

Я внимательно изучала лица трех Граций, вставших на ноги у ограды и повернувшихся ко мне. Было ли что-то в их лицах, намекавшее, что им кранты, так сказать? Они уже почувствовали первый намек на горечь?

Трудно сказать. Причастие заставляет даже самого веселого человека выглядеть так, будто его забальзамировали живьем. Среднестатистический прихожанин, как правило, производит впечатление человека несчастного, и три Грации не стали исключением. Благочестивые, вот оно, это слово.

Хотя, наверное, это святотатство, но лица этих трех женщин, безмолвно возвращающихся на свои места, напомнили мне не что иное, как знаменитую картину Питера Брейгеля «Притча о слепых».

Я внимательно наблюдала, как они бок о бок устраиваются на скамье. С приглушенным звуком стукнула молитвенная подставка, и они встали на колени.

«Меньше минуты до времени Икс», – вспомнила я и начала отсчет.

Первый признак проявился ровно через тридцать три секунды, когда Грейс Харкурт тихо икнула. Быстро прикрыла рот затянутой в белую перчатку ладонью. Вторую руку прижала к сердцу.

Цианистый калий, превращающийся в синильную кислоту под воздействием желудочных кислот, – один из самых быстродействующих и смертоносных ядов. Так быстро убивают только одноокись углерода и еще некоторые газы. Человек теряет сознание через несколько секунд. И даже зная все это, я была поражена, как быстро все случилось.

Грейс подается вперед, упираясь правым плечом в спинку первого ряда. Я следила, как она делает шумные вдохи и медленно сползает набок. Летняя шляпа падает на пол, подбородок утыкается в полированное дерево скамьи, глаза слепо смотрят на балки потолка.