Встреча была назначена на двенадцать часов. Мишка достал Славкины коньки, примерил, походил. Курица, наблюдавшая за ним, неодобрительно заворчала. Тут и сам Мишка заметил, что лезвия оставляют следы, сел, стащил коньки. Они были чуть великоваты. Мишка нашел газету, порвал ее и вбил в мысы ботинок, снова примерил.

К двенадцати часам он вышел к рыбозаводу, неся коньки под мышками. Слева от пирса мальчишки гоняли шайбу. Светило солнце. Мишка щурился от света, сидел на перевернутой лодке, курил, глядя на хоккеистов. Потом надел коньки, спрятал обувь под лодку и спустился на лед, оттолкнулся одной ногой, другой… Взмахнул руками и упал. Хорошо, что от хоккеистов его скрывал причал. А девочки еще не появились. Надо было освоиться. Мишка поднялся и снова поехал. Уже получалось. Попробовал резко тормозить. Чистый лед посыпался с тихим жужжанием, как стружка из-под рубанка или острого топора.

И тут появились Полинка с Лидой. А позади них все-таки шел увалень Кит. Кит вообще-то был не толст, но как-то грузен, тяжел, наверное, в детстве это было заметно еще сильнее, и потому-то он свою кличку и получил.

— Миша! — крикнули девочки и помахали ему.

Полинка была в красной куртке, а Лида в белой, с капюшоном, отороченным мехом, волосы ее были убраны под вязаную шапку.

— Ого, какие у тебя кони, самое! — позавидовал, приближаясь Кит. — А я еле нашел у двоюродного брата вон фигню какую-то. Они ногу не будут держать.

У Кита был брезентовый рюкзачок. Он спросил, куда Мишка подевал свою обувь. Тот ответил, что под лодку. Кит подумал и сказал, что, пожалуй, лучше возьмет с собой. А то как бы не пришлось в одних носках топать назад. Девочки над ним посмеялись и свою обувь тоже сунули под лодку. Опробовали коньки. Кит сразу начал чертыхаться. Ботинкам недоставало жесткости.

— Как корова на льду! — хохотала Полинка. — Или Кит!

Сама она ездила отлично, легко и непринужденно. Глаза ее блестели, щеки румянились, желтый шарф, повязанный сверху, развевался. «Зачем Кит не хочет дружить с ней», — недоумевал Мишка и переводил взгляд на Лиду. Лида держалась на льду немного неловко. Видимо, потому что коньки были чужие. Или у нее не было таких способностей, как у Полины. Та выписывала пируэты, взмахивала руками — того и гляди вспорхнет! Удивительно, а так-то упитанная, не скажешь, что спортивная. Мишка не мог скрыть восхищения.

Кит, намучившись, достал из рюкзака веревку, которой его снабдил предусмотрительный отец, разрезал ее на две половины и принялся обвязывать коньки и голени. Получились такие странные обмотки. Полинка и смеялась:

— Фотограф в обмотках!

Но эта мера помогла Киту, ноги в коньках стали держаться крепче.

Вчетвером они скользили по чистому льду мимо мыса и скалы Богатырь. Под ногами как будто бы синел и зеленел воздух. Так всегда бывает на чистом новом льду моря: голова кружится, будто ты пустился странствовать по воздуху или устроил хождения по воде, как посуху. Внизу проплывали мглистые валуны, словно застывшие гиганты, уснувшие здесь навсегда с незапамятных — курыканских — времен. Лида двигалась уже увереннее, но все равно сравниться с изумительной Полиной не могла. Та просто царила на льду, смеялась и пела. И длинные концы желтого шарфа развевались и закручивались, как протуберанцы. Кит отставал. Правда, он иногда останавливался, чтобы сфотографировать их. Или, скорее, одну Лиду. Мишка заметил, что он все водит объективом, стараясь отсечь остальных.

Солнце горело у них под ногами.

В стороне остался поселок, жилье Андрюхи-первозванного, из трубы которого вился дымок, мимо проплыла пестрая и нарядная птица Шаманка, и сейчас Мишка смущенно сообразил, что эта гигантская мраморная двойная скала в оранжевых сполохах мхов совсем не похожа на глухарку, а вот скорее на какого-то зверя с лесом рогов за спиной, на белую подстреленную важенку… Мишка вспомнил ту важенку на ручье. Зря стрелял. Зачем стрелял? И хотя не он ее убил, а с тех пор что-то ныло под сердцем, как вспомнит тот случай.

А эта великая окровавленная важенка была прекрасна, что и говорить!

Мишке захотелось что-нибудь крикнуть, пропеть. Почему бабушка Катэ не научила его песне этой каменной важенки? Над ней разметнулась бирюза, под ней зеркалом раскинулось море, вспыхнули два солнца. И люди мимо летят, луча Кит, луча Полинка, илэ Мишка, а Лида вовсе на человека не похожа, волосы у нее выбились из-под шапки и мечутся черными крыльями. И Мишка с ними бежит-летит.

Всё молчит и всё поет. Как такое бывает?

Теперь Мишке было ясно, что здесь и есть слияние семи лучей. Да их, лучей, было больше. Шварк-шварк! — коньки. Лезвия только постукивают на трещинках, наплывах. Трещины расходятся во все стороны. Древнее ледяное лицо в морщинах. Но в нем и что-то бесконечно юное.

Было холодно и жарко одновременно. Никто не мог остановиться, всех захватило это движение, понеслись, как запряженные олени. Но нет, они сейчас были абсолютно свободны. Уже не смеялись, не кричали, а молча с глубоким наслаждением мчались по синим зеркалам. То синим, то черным, то зеленым.

— Рыба! — гаркнул Кит, притормаживая и глядя под лед. — Ух бы я тебя!

Он погнался за крупным ленком. Тот, словно дразня, шел некоторое время близко ко льду и уводил Кита в сторону, а потом скрылся в глубине. Кит оглянулся, а девчонки уже впереди. Мишка его поджидает. Отвернувшись, они помочились и бросились вдогонку за девчонками.

Мишка дышал глубоко и уже точно знал, что перебежит на другой берег моря, а то и вообще до заповедного берега. Солнце и ледовая воля захватили его, опьянили.

Позади остались Харанцы, деревня с несколькими домами, крошечный островок Едор, залив Баян-Шунген, высокая скала мыса Будун, с которой за ними смотрел какой-то человек, рыбак или охотник. И уже потянулись пески, дюны в соснах залива Улан-Хушинский, окрашенные багровым солнцем. Как? Неужели наступал вечер?

Конькобежцы растянулись. Впереди — Полина с желтым шарфом, как комета. За нею — Лида с плещущими черными волосами. Дальше Мишка, четкий, собранный. А позади всех в отдалении Кит в расстегнутой милицейской куртке.

— Эй! — проорал Кит. — Олимпийские чемпионы, самое! Эй! Пора закусить!

Полинка обернулась.

— Доедем до Песчанки! — звонко крикнула она. — Миша, возьми у него рюкзак!

Мишка подъехал к Киту.

— Давай, ага.

Кит сдвинул вязаную шапку на затылок. Лицо у него было распаренным.

— Фу, самое… — Он тяжело дышал. — Сдурела толстая. Себя показывает.

Полинка не слышала. Мишка надел рюкзак. Они пересекли залив и приблизились к лесистому мысу Нюрганскому.

— Все, хватит! — снова прокричал Кит и свернул к берегу. — Еще назад трюхать, — говорил он, начиная с грохотом ломать льдины полосы торосов перед берегом.