Десятка мужчин должно было хватить, таков был расчет Келефа. Это были самые крепкие, здоровые мужчины из всех трех отрядов — проще было бы набрать всех из “ублюдков”, но тогда охранники бы обязательно заподозрили их в сговоре. Именно на то, что никто не ожидает, что рабы объединились, и была вся надежда. Это было ключевой частью плана, и если кто-то случайно проболтался, предал восстание за дополнительный паек или просто испугался за свою жизнь, то вся операция была бы поставлена под угрозу.

Тюремщик снова устроился в своем углу. Под шум дождя ему прекрасно спалось, и Келеф, убедившись, что тот не смотрит, тихо перебрался в камеру “ублюдков”, к единственному узкому окошку на этой палубе. В него, если очень постараться, можно было увидеть, как лодки с заключенными медленно плывут в сторону берега — теперь над ними возвышались тканые козырьки на деревянных подпорках, иначе ливень быстро бы их затопил.

— Ну чего там? — нетерпеливо спросил Нартан, чье лицо к этому дню уже больше походило на него прежнего.

— Почти, почти… — прошептал в ответ Келеф, закидывая комок хлебного мякиша в рот. — Десять, девять, восемь… Так…

Он быстро перебрался обратно, в свою камеру, где кроме него оставался лишь один мужчина, симулировавший отравление. Келеф взглянул на него, продолжая жевать, и тот кивнул, давая знать, что готов. Юноша хлопнул его по плечу, и человек забился в конвульсиях, пуская пену изо рта.

— Эй, начальник! Просыпайся! Эй, скотина! — во все горло закричал Келеф. — Просыпайся, у него приступ! Нужна помощь!

Тюремщик встрепенулся, едва не падая со стула, непонимающе оглянулся. Когда его глаза привыкли к свету и он увидел бьющегося на полу мужчину, то тут же свистнул, и с палубы выше спустились двое охранников.

Лодки причалили. Нервно сжимая топоры, рабы вышли на берег, побрели к заготовленным в лесу схронам. Каждый из них тихо напевал всем известную песню — это было нужно для координации действий, чтобы атаковать одновременно. Все эти дни они только и делали что учились действовать сообща.

Келеф отошел в сторону, когда солдат направил на него острие короткого меча. Другой встал на одно колено возле больного, осматривая его, стал переворачивать его набок. Остальные наблюдали, высунув головы в проход между комнатами.

Прижимаясь к деревянной стене, юноша сделал шаг в сторону железной решетки. Пальцы, натренированные за эти дни, безошибочно нащупали отверстие для замочного ригеля, стали набивать его пережеванным мякишем. Наконец, когда все было готово, когда последний куплет песни был спет, он согнулся в порыве кашля, тужась до того, что лицо под маской покраснело. Солдат сделал шаг вперед. Рабы в каютах поднялись, побежали к ним. Келеф одним быстрым, отработанным в лесах рывком накинулся на него, роняя и прижимая врага к полу и сильным, грубым ударом вбивая его затылком в пол. Рука сразу же потянулась к выроненному мечу, хватая его, пока остальные накинулись на оставшегося солдата.

Тюремщик тут же с громким скрежетом металла захлопнул дверь, попытался запереть ее, но замок не поддавался. Язычок не мог протиснуться в забитую мякишем скважину, и Келеф, схватившись за решетку, легко вырвал дверь в свою сторону, распахивая ее.

— Не убивать! Они нам нужны живыми. — приказал он, кидаясь на тюремщика и приставляя меч к его животу.

Он упал на пол, не ожидая подобного, и потянулся было к кинжалу на поясе, но кто-то из мужчин, схватил его за руку. Келеф же свободной рукой стал душить его, крепко стискивая шею огромной ладонью, пока кряхтящий, задыхающийся мужчина не закатил глаза, перестав сопротивляться.

В это же время те, что высадились на берег, уже бежали в сторону лодок, готовясь сразиться с конвоирующими их солдатами. Увидев это, те тут же налегли на весла, лучники стали осыпать нападающих стрелами, но те вонзались в щиты, лишь пару раз оцарапав руки щитоносцам.

Очередная стрела со свистом полетела ввысь, по дуге огибая бегущего впереди мужчину со щитом. Зазубренный наконечник вонзился в ногу другому, что шел несколькими метрами позади него. Другого настигло копье —