Сам Дягилев в Америку не поехал. Он, как мы уже знаем, панически боялся воды и в последний момент отказался подниматься на палубу корабля. Ромола была вне себя от радости. Это был ее шанс. Двадцать один день в океане и без Дягилева…

10 сентября 1913 года в Буэнос-Айресе Вацлав Нижинский и Ромола де Пульски сочетались браком в католической церкви Сан-Мигель. Нижинский был рад, что сумел вырваться из рук своего покровителя и получить свободу. По всей видимости, ему в тот момент хотелось иметь жену и детей, и Ромола дала ему все это. Нижинский любил ее, и все было весьма и весьма трогательно, особенно в самом начале. Одного не могла дать Ромола — танца, без которого Нижинский не мог жить. Оторвав мужа от Дягилева, Ромола отлучила его от подлинного искусства. И тогда все рухнуло…

После гастролей чета Нижинских отправилась в Петербург, но по дороге остановились в Будапеште у матери Ромолы. Именно там Нижинский получил телеграмму: «Господин Дягилев больше не нуждается в вашей дальнейшей службе».

Так Нижинский был вынужден покинуть труппу. В 1914 году он организовал собственную антрепризу, выступал в театре «Палас» в Лондоне, но особого успеха это предприятие не имело. Гений танца не обладал способностями продюсера. Это был конец головокружительной карьеры Нижинского, повлекший за собой нервный срыв и начало душевной болезни артиста.

По странной прихоти судьбы, в 1936 году дочь Вацлава Нижинского, Кира, родившаяся в 1914 году, выйдет замуж за последнюю любовь Дягилева — Игоря Маркевича. Впрочем, этот брак будет продолжаться недолго, и почти сразу после развода Игорь Маркевич женится второй раз — на итальянской княгине Топазии Каэтани. С ней и с сыном Олегом Маркевич в начале 40-х годов переедет в Италию, где в 1946 году примет итальянское гражданство и будет жить то во Флоренции, то в своем швейцарском замке, занимаясь музыкой, литературой и собирая предметы роскоши.

* * *

Но вернемся к главной теме нашего рассказа. В Германии и Австрии вместе с Игорем Маркевичем Дягилев осматривал музеи, слушал оперы. Во все время путешествия он казался веселым и счастливым. Он, казалось, совершенно забыл про болезни и перестал принимать прописанное ему врачом новое чудодейственное лекарство — инсулин.

По свидетельству самого Игоря Маркевича, Дягилев не просто хотел сделать из него знаменитость, он был тем «агентом-провокатором», который сумел пробудить в юноше творческие силы. Друг Дягилева итальянский композитор Витторио Риети, живший в то время в Париже, помог Игорю с инструментовкой, сам маэстро подсказывал неопытному сочинителю, где должен вступать оркестр, а где должно играть одно фортепьяно.

В поездке по Германии, последовавшей за триумфальным выступлением в Лондоне, где Игорь играл свой фортепианный концерт, и громким приемом у королевских особ, Дягилев водил своего юного друга по местам, знакомым ему с юности. «Тристана и Изольду» они слушали в театре Принца-Регента, и Игорь заметил, что в антракте Дягилев не смог сдержать рыданий. Сорок лет назад, таким же семнадцатилетним юношей, как его теперешний спутник, слушал он эту оперу со своим кузеном Димой Философовым…[8]

Дима был близкий друг, сотрудник, советчик, любимый человек. С ним и с его ближайшими друзьями театральным художником Александром Бенуа и музыкантом Вальтером Нувелем (они все вместе учились в университете) бывший пермский провинциал, быстро завоевавший столицу, затеял свой необыкновенный художественный журнал «Мир искусства». Было это ровно тридцать лет назад… Кстати, незадолго до поездки с Игорем Маркевичем Дягилев виделся с Вальтером Нувелем в Лондоне, обедал с ним.

— Когда же мы теперь увидимся? — спросил на прощанье Дягилев.

— Никогда, — шутливо ответил друг юности.

Шутка шуткой, а прозвучало зловеще…

* * *

В Венецию Дягилев поехал один.

Врачи не разрешали ему ехать в этот город, чей сырой климат был вреден для его здоровья. Но, расставшись, как ему казалось, ненадолго с Маркевичем, он все же приехал в Венецию. Словно для того, чтобы оправдать предсказание гадалки о смерти «на воде».

Дягилев, повторимся, ибо это важно, любил этот город. Для него Венеция не она, а он — роскошный юноша, пленивший его своей красотой. Дягилев не мог жить без гниющего дурмана многочисленных узких каналов и плывущих по ним, как волшебные видения, кривоносых черных гондол. Здесь он превращался в дожа-венецианца и, сидя на площади Сан-Марко, самой радостной площади мира, словно приглашал друзей и знакомых вместе с ним восхититься своей Венецией.

Там он поселился в хорошо знакомом по предыдущим посещениям «Гранд Отеле» в комнате с видом на залив. Он не знал, что этот отель станет последним его земным прибежищем. Он прибыл в Венецию вечером 8 августа 1929 года. Ему оставалось жить всего одиннадцать дней.

Дни эти проходили по-разному. Вначале он даже пытался вставать с постели, вечер следующего дня провел на площади Сан-Марко. Его сопровождал молодой танцовщик Серж Лифарь.

Серж Лифарь в балете «Жар-птица». Австралия. 1940 г.

Серж Лифарь (настоящее имя и отчество — Сергей Михайлович) вошел в историю балетного театра не только как выдающийся танцовщик, известный хореограф и руководитель балетной труппы «Парижской Оперы», но и как преданный любовник Дягилева. Лифарь мирился с деспотизмом «шефа», умел быть терпеливым и не рассориться, не убежать от него, как некоторые другие протеже Сергея Павловича. И даже когда их интимные отношения закончились, и Дягилев начал дарить свое внимание другим юношам, Лифарь это покорно стерпел, сохранив верность Дягилеву до конца его дней. А после смерти любовника и наставника он станет едва ли не главным по части того, что имело отношение к имени и художественному наследию Сергея Павловича Дягилева.

Они встретились в начале 1923 года в Париже — пятидесятилетний Сергей Дягилев и восемнадцатилетний Сережа Лифарь. Лифарь, убежавший из Советской России, мечтал о карьере танцовщика, о свободе, ради чего он и оставил родину, родных, первую любовь, и надеялся в «Русском балете» Дягилева занять достойное положение. Но, конечно, он и вообразить не мог, какие отношения вскоре установятся у него с хозяином «Русского балета».

По воспоминаниям современников, Лифарь был изумительно красив и восхищал редкой природной музыкальностью. К тому же он буквально зажигал всех своей энергией. Его обожали и артисты, и зрители. Знаменитый поэт-символист Поль Валери назвал Лифаря «поэтом движения».

Все произошло не сразу. Какое-то время Лифарь, одновременно боготворя и безумно боясь Дягилева, делал все возможное, чтобы держаться подальше от Сергея Павловича и его окружения. Но в июне 1923 года, когда труппа давала в Версале торжественный спектакль «Людовик XIV», уже после представления, Лифарь, набравшись храбрости, подошел к Дягилеву и попросил у него на память программу версальского спектакля. На это Дягилев, который, по всей видимости, уже имел определенные виды на молодого артиста, сказал: