ересь! Бог, к которому она взывает, не является богом ни одного здравомыслящего или праведного человека! Не слушай! Слышишь меня? Не слушай!

Но даже несмотря на то, что Гретта зажала мои уши руками, я прекрасно слышала слова Мамаши Макгибб, словно они звучали в полостях моего черепа.

— МЫ ДОЖДЁМСЯ ЗНАМЕНИЯ, СЁСТРЫ! ЕГО ЗНАКА! И ТОГДА ПОЙМЁМ, ЧТО ЕДИНЫ С НИМ! ЧТО СЫН ХАСТУРА СТУПАЕТ ПО ЭТИМ ЗЕМЛЯМ И КОГДА ОН ПОСТУЧИТ В ДВЕРЬ, БРАТЬЯ И СЁСТРЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ СКЛОНЯТ ГОЛОВЫ! МЫ ВОПЛОТИМСЯ В ТЕЛЕ БЛЕДНОЙ МАСКИ, БУДЕМ СОВЕРШАТЬ ЕМУ ПОДНОШЕНИЯ И ВОЗНОСИТЬ ХВАЛУ КОРОЛЮ В ИЗОДРАННОЙ МАНТИИ!

К тому моменту охранники уже наслушались. Мамаше Макгибб велели заткнуться, а когда этого не случилось её отвели в одиночную камеру, где, как я слышала, она продолжала разглагольствовать и бредить. Но об этом можно было не говорить — стигматы на моих запястьях горели всю ночь.

Месяц за месяцем тюремный психиатр ковыряла и клевала меня в поисках вкусного красного мяса, тщетно пытаясь понять ход моих мыслей, мотивацию преступления и (как она называла) глубоко укоренившегося бредового расстройства. Она была убеждена, что первопричиной всему было самоубийство Дэвида и настаивала на гипнотерапии, хотя я каждый раз противилась. Наши первые несколько сеансов были полным провалом. После третьей или четвёртой попытки всё получилось и она начала задавать вопросы, на которые я не решалась отвечать. Психиатр записала то, что я говорила, под гипнозом — «Бледная Маска», «темнейшая Каркоза» и «Кор Таури, Празднество Кровавого сердца», — но я отказывалась что — либо из этого обсуждать. В действительности, к гордости своей, я вела себя так, будто никогда подобной чуши не слышала и практически обвинила врача во множестве заблуждений.

Но я не была совсем уж упрямой. Старалась сотрудничать, когда и где это было возможно. Психиатр очень хотела понять меня и мой психоз. По тому, как она говорила о последнем, можно было подумать, что это живое, дышащее существо, похожее на какого — то огромного, раздутого страхом паразита или злого сиамского близнеца. Ей было сложно понять как я, хорошо образованная и вполне успешная, воспитанная, добрая и явно любящая мать — одиночка, могла совершить такое преступление, будто статус запрещает совершать самые тёмные безрассудства. Я отчасти возражала ей, говоря, что, когда всё слишком хорошо, что — нибудь обязательно случается. Но она не была дурой. Ей нужны были ответы и она собиралась их заполучить, даже если это означало бы нарезать мой мозг тонкими пластинами и поместить их под микроскоп. Она сильно увлеклась моим случаем и я была почти уверена, что у психиатра на уме была какая — нибудь научная статья, которая заслужила бы похвалу среди её коллег. Я понимала честолюбие. Врач хотела знать первопричину случившегося, и я ей объяснила в максимально общих и обтекаемых чертах. Всё дело в книге «Король в Жёлтом». Я обнаружила её в исторической коллекции колледжа Св. Обена. Как штатный преподаватель средневековой истории я имела доступ к произведениям, запрещённым для остальных. Прекрасно осознавая устрашающую репутацию книги, я прочитала её и пострадала от последствий. Психиатр утверждала, что такой книги не существует, а её тёзка, сам король — выдумка. Я объяснила, что избранным, или лучше сказать проклятым, он иногда является в искажённом отражении некоторых старинных зеркал или в лужах октябрьского дождя. Однажды на закате я мельком увидела его божественную тень — огромный изорванный силуэт, парящий над городом. Сказать доктору большего я не могла. Я уже понимала, что эфир этого мира начинает разрываться.

В том, что Король близко, я не сомневался. Он тянулся ко мне и это было неизбежно. Для меня это стало совершенно очевидным в один летний день, когда мы пололи сорняки среди могил тюремного кладбища. Здесь были акры высохших крестов и крошащихся надгробий из песчаника, захваченных, а иногда и поглощённых зарослями вьюнка, жимолости и повилики. Убирая всё это, мы потратили большую часть недели. Вьюны выросли даже на стене небольшого каменного мавзолея. Я была одной из тех, кто сорвал путаные заросли и когда я это сделала, меня ждало откровение самого худшего рода. Ибо там на стене был вырезан тот самый образ, который я в ту ужасную ночь нарисовала кровью на стене ванной: Король. Всего лишь грубый набросок, когда я вгляделась, стал трёхмерным, облекаясь плотью подобно распускающемуся цветку, пока я не узрела налитые яблоки его бегающих глаз, кровоточащих как раздавленные ягоды и яркие цвета изодранной мантии, что притягивали всё ближе и ближе, пока я не услышала собственный голос, произносящий: «О, Король, молю, только не снова, не так скоро».

Понятия не имею, как долго я там простояла в оцепенении, но довольно скоро появился охранник:

— И что ты, по — твоему, делаешь? Возвращайся к работе.

— Но… но он этого не допустит, — дрожащей рукой я показала на стену.

— Ты что не видишь, там ничего нет? Работай давай.

О, упоение неведением. Увиденное мной охранник не видел и как я завидовала совершенной невинности его помыслов. Я начала верить, что невинность близка к божественности. Я мечтала о ней, желала её, но едва ты откроешь книгу и узришь тёмную звезду и полую луну, пути назад уже не будет. Никто и никогда не сможет сомкнуть тот распахнутый третий глаз, что являет тебе сокрытое в этом мире и за его пределами.

Я могла бы подробно рассказать о других подобных случаях, но, чтобы проиллюстрировать свою точку зрения, описываю лишь последний. Полутень короля подкрадывалась всё ближе и это заставляло меня совершать самые ужасные поступки.

Всё это подводит нас к моей последней ночи в тюрьме. Примерно через шесть лет меня освободили условно — досрочно. И единственная причина, по которой меня освободили условно, заключалась в том, что я была умна. Да, я старалась не доставлять проблем, но дело не только в этом. Через некоторое время, но не слишком скоро, чтобы вызвать подозрения, я согласилась с тем, что говорил мне тюремный психиатр и вызвалась на сеансы психотерапии. Это делало её счастливой. Я соглашалась со всем, что она говорила, иногда дословно повторяя сказанное ей, что делало врача ещё счастливее. Всё — иллюзия и выдумки. Не было ни книги, ни Короля. И вот так я добилась досрочного освобождения из выгребной ямы тюрьмы.

Но давайте на мгновение вспомним последнюю ночь.

Однажды, глубокой ночью, я открыла глаза. Что — то присутствовало в камере рядом со мной и это была не Гретта. То было нечто рождённое из чрева тёмной, сокровенной ночи. Я