вместо улучшения положения беднейшего класса предлагает карать его лишением прав и увеличением повинностей, то есть еще большим ухудшением его материального положения. Это была бы социальная реформа наизнанку... Но на доводы либераль­ного сановника в Петербурге не обратили внимания. Единственная уступка, сделанная Еврейским комитетом, состояла в том, что назва­ние «бесполезные» по отношению к мелким торговцам было замене­но названием «не имеющие производительного труда».

Жестокий проект еще долго разрабатывался в комитете. В ап­реле 1845 г. председатель комитета, Киселев, разослал генерал-губер­наторам секретный циркуляр, в котором возвещалось, что после из­дания школьного и общинного законов, направленных к «ослабле­нию влияния Талмуда» и к уничтожению учреждений, «поддержива­ющих особенную самобытность евреев», настала очередь осуществить меры «обращения евреев к полезному труду» посредством разбора на разряды. Из мер «культурного» воздействия указано еще запре­щение носить еврейскую одежду по истечении пятилетнего срока. «Все означенные положения, — пишет Киселев, — изданы и будут изда­ваемы отдельно, дабы скрыть от фанатизма евреев общую связь и цель их; посему его императорскому величеству благоугодно было повелеть мне сообщить о всех означенных видах конфиденциально генерал-губернаторам»[23]. Правительство чересчур низко ценило по­литическую чуткость евреев: оно не знало, что петербургский заго­вор против еврейства уже давно раскрыт в «черте оседлости», ибо заговорщики не сумели даже временно скрыть свою карательную прыть под маскою культурных преобразований...

Маска была сорвана и пред лицом Запада. В первые годы аги­тации Лилиенталя еврейские общественные деятели Западной Евро­пы вообразили, что в России для их соплеменников настала светлая эра. Лилиенталь от имени Уварова вел переписку с Филиппсоном, Гейгером, Кремье и другими вождями западного еврейства, прося о моральном содействии школьной реформе. От этих лиц получились ответные послания с комплиментами по адресу Уварова. В «Allgemeine Zeitung des Judentums» заявлялось, что в России пришел конец гонениям. Но пограничная катастрофа 1843 года отрезвила восторженных: они поняли, что беспощадное изгнание тысяч се­мейств из родных очагов несовместимо с «благими намерениями».

В Лондоне возникла мысль о посылке в Россию делегата для ознакомления на месте с положением евреев. Миссию эту взял на себя еврейский филантроп Моисей Монтефиоре, близко стоявший ко двору английской королевы Виктории. Приобретший известность своим заступничеством за евреев в Турции, во время Дамасского ритуального процесса 1840 года, Монтефиоре решился поехать с такой же целью в Россию. Снабженный личною рекомендацией королевы Виктории к царю, он был принят в Петербурге с почестями. Во время аудиенции во дворце (март 1846 г.) царь выразил согласие на то, чтобы Монтефиоре представил ему через Еврейский комитет свои соображения о положении евреев в России на основании сведений, которые он соберет во время объезда «черты оседлости». Путешествие Монтефиоре (Вильна, Варшава и другие города) было обставлено с большой помпой: с одной стороны, его любезно принимали высшие чины местной администрации, а с другой — восторженно встречала еврейская масса, которая возлагала много надежд на заступничество еврейского вельможи перед царем. Надежды, конечно, не оправдались. По возвращении в Лондон Монтефиоре послал несколько меморандумов на имя председателя Еврейского комитета, Киселева, министра Уварова и наместника Царства Польского, Паскевича: он просил о смягчении суровых законов, угнетающих его братьев, о восстановлении разрушенной катальной организации, о приспособлении школьной реформы к быту еврейских масс. Царя ознакомили с содержанием этих записок, но это не привело ни к каким результатам.

В том же году другим знатным иностранцем была сделана неудачная попытка облегчить положение евреев путем эмиграции. Марсельский негоциант Исаак А л тар ас приехал в Россию с проектом переселения некоторого числа евреев в Алжир, незадолго до того перешедший под французское владычество. Снабженный рекомендательными письмами от французского министра-президента Гизо и других сановников, Алтарас вел переговоры в Петербурге с министрами Нессельроде и Перовским, а в Варшаве — с наместником Паскевичем о разрешении определенному числу евреев эмигрировать из России. Он уверял, что французское правительство готово принять в Алжире на правах граждан несколько десятков тысяч бедствующих русских евреев и что средства на переселение дает банкирский дом Ротшильда в Париже. В Петербурге сначала зая­вили Алтарасу, что евреям разрешат эмигрировать под условием уплаты определенного выкупа за каждого эмигранта; но в Варшаве ему было заявлено, что царь разрешил переселение без всякого вы­купа (октябрь 1846). Однако, по невыясненным причинам, Алтарас неожиданно покинул Россию и проект массовой эмиграции не осу­ществился.

Экономический быт евреев был расшатан длившеюся трид­цать лет системою жестокой опеки, посредством которой правитель­ство хотело «преобразовать» этот быт. Не экономическую реформу, а разруху могли создать все эти полицейские приемы, швыряние масс из деревень в города, из пограничной полосы во внутреннюю, при строгом запрете выйти за кордон «черты оседлости». Оставшиеся в деревнях арендаторы, скупщики хлеба и других сельских продуктов, шинкари и факторы при помещиках жили без нужды, и иногда и весь­ма зажиточно, но в эту пору они составляли едва десятую часть ев­рейского населения. Густые же массы были сдавлены в городах, ко­торые не могли прокармливать все эти сотни семейств лавочни­ков, ремесленников и людей без определенной профессии. Тип тог­дашнего еврейского города, как его рисуют современные писате­ли (Аксенфельд, Дик, Этингер и др.), представляется в следующем виде: на верхушке социальной пирамиды несколько богачей («негидим») из крупных купцов и духовенство; в середине — «хозяе­ва» («баалебатим») среднего достатка: лавочники, числящиеся обыкновенно купцами третьей гильдии (низшего разряда), и со­держатели ремесленных мастерских; в широкой же основе пира­миды — мелкие торговые посредники, имеющие только случай­ные заработки и часто сливающиеся с массой людей без опреде­ленных занятий и профессиональных нищих («кабцаним»). Нико­лаевская рекрутчина крайне обострила здесь классовый антаго­низм: много горечи накопилось в сердцах людей бедного класса, когда их детей ловили и сдавали в солдаты, между тем как средние и высшие классы были свободны от военной каторги. Освобождал от рекрутчины и переход в земледельцы, и если бы правительство отда­вало поощрению такого перехода хоть часть той энергии, которую оно тратило на русификацию евреев через казарму, то хозяйствен­ный тип еврея значительно изменился бы. Но привлечение евреев к земледелию при Николае I занимало незаметное место в программе правительства. Выдворение из белорусских деревень в 1823 г. заг­нало пару тысяч евреев в новороссийские степи, в ранее основанные колонии (том I, § 49); но тут продолжались те невзгоды, которые мешали первоначальной колонизации. В 1836 г. правительство решилось отвести для еврейских колонистов земли в Сибири: в Тобольской и Омской губерниях. В короткое время явилось 1317 переселенцев, из которых небольшие партии уже отправились в путь. Но неожиданно царь раздумал и отдал приказ: вернуть с дороги партии, уже направившиеся в Сибирь, и отправить их в Херсонскую губернию.