но оставить (евреев) до времени в тех губерниях, где еще к сему приступлено не было». Эта резолюция сняла на время дамоклов меч, висевший над головою сельских евреев.

Менее уступчивым оказался царь в вопросе о расширении «черты оседлости» в городах. Департамент законов предложил разрешить жительство во внутренних губерниях купцам первой гильдии, для пользы казны и крупной торговли. В общем собрании Государ­ственного совета за это предложение высказалось только меньшин­ство (13 членов); большинство же (22 члена) доказывало: что нельзя нарушать установившуюся «со времен Петра Великого» тради­цию — не допускать евреев в великорусские губернии; что такое до­пущение «произвело бы весьма неприятное впечатление в нашем на­роде, который и по понятиям веры, и по общему мнению о нравствен­ных свойствах евреев привык чуждаться и презирать их»; что те стра­ны Запада, где евреям предоставлены гражданские права, «не могут служить примером для России, сколько по несравненно большему у нас числу евреев, столько и потому, что правительство и народ наш весьма далеки от того равнодушия, с коим некоторые другие нации смотрят на предметы веры». Сделав на докладе против последних слов пометку: «слава Богу», царь написал следующую резолюцию: «Вопрос сей разрешен Петром Великим; я его не осмелюсь переме­нять; совершенно разделяю мнение 22-х членов». Однако, когда Го­сударственный Совет робко высказался за частичное удовлетворе­ние ходатайства евреев об уравнении их в рекрутской повинности (виленский кагал домогался упразднения института кантонистов и просил, чтобы евреев принимали на военную службу в нормальном возрасте, а не с 12 лет), последовала решительная царская резолю­ция: «Оставить по-прежнему».

Доходившие из Петербурга слухи о готовящейся новой регла­ментации еврейского быта вызывали тревогу в общинах. Предста­вители виленского кагала просили о дозволении прислать в столицу депутатов для изложения народных пожеланий. «Ведь по закону нельзя приступить даже к осуждению одного лица, не вызвав его к оправданию», — говорилось в одной записке (купца Фейгина). Но правительство предпочло заочный суд, без выслушания обвиняемых. Весною 1835 года оно произнесло свой приговор: в апреле царь под­писал новое «Положение о евреях».

Эта хартия бесправия состояла из прежних «основных законов» с прибавлением ограничительных новелл, изданных после 1804 года. «Черта оседлости» евреев была сокращена. Из нее в Украине был исключен город Киев, в Новороссии— военные порты Николаев и Севастополь, в Белоруссии и малорусских губерниях (Черниговская и Полтавская) многие деревни, в Балтийских губерниях могли жить только старые поселенцы, а вся западная пограничная полоса шири­ною в 50 верст была закрыта для нового поселения евреев. Во внут­ренние великорусские губернии допускались только купцы первых двух гильдий на короткое время по делам. Новая николаевская «кон­ституция» запрещает держать христиан в еврейских домах для по­стоянных услуг, а дозволен лишь наем их на кратковременные рабо­ты, с тем чтобы рабочие жили в особых помещениях. Браки не доз­воляются до достижения женихом 18 и невестою 16 лет (этот запрет, при плохой регистрации рождений и браков, легко нарушался). В деловых бумагах должны употребляться русский или местный язык, но «отнюдь не еврейский». Обязанности кагала состоят в том, чтобы наблюдать за точным исполнением «предписаний начальства» и за «исправным поступлением» казенных податей; кагальные старшины избираются каждое трехлетие общиною из лиц, умеющих читать и писать по-русски, и утверждаются губернским правлением. Евреи участвуют в муниципальных выборах; умеющие читать и писать по-русски могут быть избираемы в члены городских дум и магистратов. Синагоги не могут строиться в близком расстоянии от церквей. Рус­ские училища всех разрядов открыты для еврейских детей, которые при этом «не принуждаются к перемене веры» (ст. 106) — нелишнее упоминание в эпоху, когда такое принуждение считалось нормаль­ным. Для спасения душ имелся другой устав — рекрутский, о кото­ром оговорено, что он «сохраняет свою силу». Таким образом, По­ложение 1835 года было только сводом всего прежнего антиеврейского законодательства, и единственная его положительная сторона состояла в том, что оно положило предел выселению евреев из дере­вень, разорявшему население в период 1804-1830 гг.

Издание общего регламента не остановило, однако, кипучей деятельности правительства. Неутомимая рука продолжала крутить законодательный пресс, все больше нажимая на сдавленную еврейс­кую массу и часто вторгаясь в ее внутреннюю жизнь. Много внима­ния уделялось в ту пору полицейскому надзору за духовною жизнью еврейства. В 1836 г. начался цензурный поход на еврейские кни­ги. Все религиозные книги: молитвенники, книги библейские, тал­мудические, раввинские, каббалистические и хасидские — печата­лись тогда в некоторых типографиях (Вильна, Славуты и др.) под наблюдением особых цензоров из крещеных евреев, назначенных в Вильне и Киеве. Но домашние библиотеки состояли большей час­тью из старых польских или заграничных изданий, не прошедших через русскую цензуру, и в Петербурге опасались, что именно в этих книгах кроется что-либо «вредное». И вот была предпринята реви­зия всех домашних библиотек. Приказано доставить в течение года местной полиции все книги, напечатанные когда-либо без цензуры или привезенные из-за границы, и поручить пересмотр их «надеж­ным раввинам», которые должны отмечать штемпелем одобренные книги, а неодобренные вернуть полиции для отсылки в министер­ство внутренних дел. Так подвергнута была цензуре вся старопечат­ная еврейская литература. Так как еврейские писатели прежних ве­ков не могли считаться с требованиями русской цензуры, то во мно­гих произведениях оказались места, «противные государственным узаконениям» России. Все такие книги, в тысячах экземпляров, над­лежало препроводить в Петербург для суда над ними. Это оказалось очень трудным, и по ходатайству губернаторов царь разрешил (1837) все эти книги «предавать сожжению на месте», в присутствии «бла­гонадежных чиновников», с тем чтобы о каждом аутодафе доноси­лось в Петербург с представлением министру внутренних дел одного экземпляра каждой «истребленной» книги. Но и на этом не успокоилась ярость цензуры. Возникло опасение, что и «надежные раввины» признали безвредными многие нежелательные книги, и в 1841 г. был издан указ о контроле над раввинской цензурой. Все бесцензурные книги повелевалось отсылать из домашних библиотек в виленский и киевский цензурные комитеты для просмотра и там одобренные вы­пускать со штемпелем, а неодобренные «предать сожжению». Потя­нулись возы с арестованными библиотеками в Вильну и Киев, и еще много лет в цензурном заточении лежала многовековая литература «народа книги», ожидая либо одобрения русского чиновника, либо казни через сожжение...

Решение еврейского вопроса примитивным путем крещения оставалось заветной мечтой правительства. Тогдашнее законодатель­ство переполнено предписаниями относительно выкрестов. Так как сами законодатели не верили в искренность обращаемых евреев, то была опубликована собственноручная резолюция Николая I (1827): «Строго наблюдать, чтобы крещение делалось непременно в воскрес­ные дни и со всею возможною публичностью, дабы отвратить всякое подозрение в притворном принятии христианства». Но позже при­шлось смягчить этот контроль для евреев, «избегающих публичности при крещении», особенно