Разместив свои полки на позициях в месте «разрыва», генерал устроил свой командный пункт на одной из ветряных мельниц, которых много было в округе. С ее вершины в бинокль хорошо просматривались боевые порядки и действия 39-го и 40-го армейских корпусов.

После неудачной атаки 500-го стрелкового полка на немецкие позиции неприятель начал активно теснить части 39-го армейского корпуса. Артиллерийский наблюдатель на второй мельнице непрерывно доносил Маннергейму обстановку боя:

— Наша пехота наступает… она отходит… наши бросают винтовки и пулеметы… фланги немцев подходят к опушке леса.

Генерал быстро принимает решение и отдает приказ:

— Жуков, оренбургских казаков — в атаку. Прикрой их фланги ахтырцами.

Артиллерийский наблюдатель докладывает:

— Казаки идут в атаку… немцы отступают… на левом фланге враг бежит. Наша пехота собирается… она атакует!

Немецкие части позорно бежали. Было захвачено много пленных и пять пулеметов. Освобождены солдаты пехотных полков, взятые в плен. Положение и позиции 39-го армейского корпуса были восстановлены, но командир 500-го пехотного полка отказался дать командиру оренбургских казаков войсковому старшине Павлу Смирнову свидетельство об их героической атаке на врага. Этот вопрос был решен, когда ночью на командный пункт Маннергейма прибыл командир 39-го корпуса, его старый варшавский знакомый генерал Станислав Стельницкий. Он с присущей полякам галантностью и чрезмерной любезностью выразил барону «свою и офицеров корпуса благодарность за спасение от разгрома».

Позиционная война

6 июня по приказу командующего армией все части фронта, кроме 30-го армейского корпуса, начали закрепляться на своих позициях.

Обеспечивая правый фланг полков генерала Станкевича, Маннергейм получает приказ № 118 от 7 июня перейти в подчинение командира 8-го армейского корпуса.

Почти шесть дней, постоянно меняя позиции и вступая в короткие стычки с врагом, полки дивизии действовали в широком районе Ядвиговка — Блудов.

13 июня 12-я кавалерийская дивизия вновь передается 40-му армейскому корпусу. В личном обращении к Маннергейму генерал Духонин писал: «Рекомендую вам не ввязываться в серьезные бои. Сковывайте противника на своем фронте, выбирайте участки для атак и будьте готовы по особому приказу перейти в энергичное наступление».

17 июня противник, открыв ураганный артиллерийский огонь, перешел в наступление, но был остановлен. Контратака русской пехоты не удалась, и полки Маннергейма, которые должны были войти в прорыв, почти два часа бесполезно простояли под огнем врага.

20 июня 12-й кавалерийская дивизия была временно переведена в состав 11-й армии, перейдя в район Корчмы — Нива Злочевская.

В деревне Дубовой, где расположился штаб дивизии, уцелело лишь пять сараев и хлев для коров. Генерал и офицеры штаба облюбовали для работы сарай, где раньше хранились дрова и сено. Из нескольких бочек и досок соорудили что-то вроде стола и скамеек. Денщики приготовили из трофейных продуктов скромный обед. Три дня тыловое интендантство не направляло в дивизию продукты питания и фураж. Только запасливость командиров полков да строгость Маннергейма спасала солдат и офицеров от голода.

Оперативная сводка штаба армии от 23 июня говорила, что «12-я кавалерийская дивизия продолжает оставаться в выжидательном положении, ведя по всему фронту энергичную разведку».

Наступление русской армии остановилось, началась позиционная война. Немецкие части, отозванные с Западного фронта, смогли остановить русских и тем самым предотвратить катастрофу, нависшую над австрийскими войсками.

2 июля состоялся полковой праздник Ахтырского полка, на котором вместе со своим адъютантом ротмистром Скачковым присутствовал генерал-майор Маннергейм. Во время парада высоко в небе рвалась немецкая шрапнель. Был большой праздничный обед, на котором солдаты и офицеры пели хором.

Всю первую половину июля тяжесть боевых действий ложилась на 1-ю бригаду дивизии, которая вела бои за переправы у деревни Ворончин. 2-я бригада генерала Жукова вместе со штабом дивизии стояла в лесной деревне Заостров. Генералов Маннергейма и Жукова с их адъютантами поместили в доме старосты. И хотя здесь на всем лежала печать достатка и сытости, но в глазах старостихи барон уловил страх и отчаяние.

— Что печалишься, хозяйка? — спросил Маннергейм.

— Ой, пан генерал, наши люди говорят, что, если немцы к нам придут, они всех детей порежут.

— Не бойся, хозяйка, мы не пустим сюда немцев. Будем вас защищать.

Ночь теплая и звездная. Из соседнего дома раздаются звуки гармошки и звучат казачьи песни, там казачьи офицеры устроили небольшой пир. Никто не думает о ночлеге и завтрашнем дне. Война как-то странно вошла в жизнь и быт офицеров.

Во второй половине месяца после долгого перерыва пришла почта. Сказывались извечное русское головотяпство и волокита, когда невозможно определить, как работает механизм армейской почты, в мешках которой подолгу залеживались тысячи недоставленных адресатам писем.

«Самое неблагодарное на фронте занятие — это писать письма, — говорил Маннергейм. — Пишешь не близким людям, а в какое-то пространство, не зная, дойдет ли твоя весточка до места назначения. Все мы как манны небесной ждем писем, ведь неизвестно, что будет с нами завтра и даже сегодня, возможно, сейчас».

С первого августа, почти 59 дней, 12-я кавалерийская дивизия, побригадно, по очереди, занимала окопы на правом берегу реки Стоход, на линии Воля — Киселин, а коневоды оставались в урочище Жука, где находился штаб и землянки всех полков дивизии.

Используя это «окопное» время, Маннергейм все свое внимание уделил работе штаба. По его приказу подполковник Георгиевич, собрав в полках солдат, бывших плотников, по эскизу, нарисованному генералом, построил и хорошо оборудовал просторную штабную землянку.

Все офицеры штаба получили большие, хорошо освещенные столы, на которых можно было свободно разложить карты и схемы своих и вражеских позиций.

На рабочем месте генерала господствовал образцовый, почти бюрократический порядок. Каждый карандаш, циркуль и линейка имели свое конкретное место. Избави бог, если это нарушалось. На столах не было видно «батарей» чайных стаканов, без которых не могли работать русские генералы. На вопросы о чае барон обычно отвечал шуткой: «Чай — это хорошо, шампанское — еще лучше, но не на рабочем столе».

Прямо перед окопами полков 12-й кавалерийской дивизии на немецкой стороне стояла усадьба, обнесенная невысоким каменным забором, в котором находились пулеметные капониры врага. Слева к забору примыкал старый роскошный парк, посреди которого виднелась башня, «срезанная» снарядами. За усадьбой находился лес. Вдоль забора шла линия вражеских окопов, затянутая проволочными сетями.

Расстояние между окопами полков дивизии и неприятеля было около 200 метров, и сейчас, в тихие, погожие дни августа, было слышно все, что делалось у врага.