так спрашиваю: «А вы сами-то откуда?» «Из Москвы», — говорит. «И, поди, — говорю, — отец и мать тоже там?» «Конечно», — отвечает. «А как же бомба?» «Вы что, советский агент?» — и смотрит на меня расширенными от злости глазами.

— Рудольф, ну это же уже клиника… Психиатрия.

— Ну не скажите. В борьбе, как говорится, всё сгодится…

— Ох, какая мерзость. Вы это не выдумали?

— Езжайте в Париж — сами убедитесь. Они там работают отлично: прививают вам чувство вины, чтоб сдались нам, и, кроме того, любым путём создать вашу интеллигенцию, далёкую от России, от любви к ней… В европейских газетах та же линия. Один всемирно известный так и заорал в одном важном журнале: у них, мол, две линии обороны. Одна — социализм, партия, другая — православие, русский патриотизм. И впал в истерику: мол, нельзя прорвать две линии обороны, а то бы мы их давно подчинили, без всяких войн. Одну линию, по его мнению, прорвать ещё можно, сейчас… Вот вам прямое указание, что надо сохранять две линии обороны, как во время Великой Отечественной, а не делать так, чтобы эти две линии боролись друг с другом, освобождая путь врагу…

Андрей улыбался и думал в то же время: «Боже мой, кто же он, этот Рудольф? Как мне себя вести? Конечно, первое, что приходит на ум, это глобальная провокация. Но почему я? Я же не политик, не всемирный диссидент… И потом, не похоже на провокацию: здесь что-то посерьёзней. Но всё-таки: молчать и молчать. Не поддаваться на искренность. Знаем мы их…»

— Андрей, а теперь я хочу поговорить о вас, о ваших статьях. Откровенно говоря, я хохотал, читая. Как вы балансируете! Как вы ловко представляете себя служителем чистого искусства! Мол, не спрашивайте с меня антисоветских статей — я и там был вне политики, и здесь хочу оставаться таким. Это неплохая игра, во всяком случае, хоть какая-то логика есть. Но ведь этим вы отрезаете от себя путь к успеху, хотя и не лишаете себя возможности публиковаться. Вы не в «белом» и не в чёрном списке…

Оставалось одно: молчать. Но Андрей вдруг почти закричал:

— Я хочу писать только свои книги!

А потом, подумав, продолжил:

— Да, я безумно хочу славы. Но за счёт собственного творчества, а не наёмного…

— Андрей, поздравляю. Это очень хороший ход с вашей стороны, когда вы сказали мне, своему врагу: «Я безумно хочу славы». Одна поправка: вы должны это ваше заявление незаметно, естественно так, протащить в прессу… Эмигрантскую хотя бы. Ведь она внимательно читается нашими экспертами… Если вы дадите понять, что вы обуяны тщеславием, — это означает для них, что вы — свой человек. Что вы не опасны, что вами легко манипулировать. Это хороший ход, этим вы себя обезопасите и внушите Западу идею о своей приемлемости… Чтобы замаскироваться. Ведь не забывайте, что мы контролируем ваших борцов за демократию не только деньгами — фи, иногда это грубо, хотя, признаюсь, эффективно, — но и с помощью их жажды прославиться. Мы хорошо руководим этим театром марионеток. И вот так называемое западное общественное мнение знакомится с голосом свободной советской оппозиции, то бишь с голосом ЦРУ… Не только ЦРУ, конечно, есть круги в тысячу раз поважней ЦРУ, но признайтесь, это неплохой трюк! Да и что нужно для этой черни… Общественное мнение, хе-хе. Как же легко оно фабрикуется…

— Что говорить! — вздохнул Андрей.

— Вот именно. Даже сказать нечего. А вот всё-таки помните, Андрей: мои предсказания относительно борцов за свободу сбылись — за редким исключением, конечно…

И Рудольф, отпив пива, посмотрел на Андрея.

— А теперь я хочу предложить вашему вниманию другое предсказание, — произнёс он. — Вы напишете книгу, страшную книгу обо всём, что вы видели здесь…

Андрей похолодел: «Откуда он знает, что я хочу это сделать? Ведь я не говорил об этом даже Лене… Просто не произносил этого вслух даже в лесу, не только в стенах нашего дома…»

Он подумал и сказал:

— Рудольф, вы думаете, я похож на самоубийцу? Я ещё хочу жить.

— Ещё один ход. Теперь, после заявления о славе, вы пробуете меня убедить, что хотите жить? — захохотал Рудольф. — Признаюсь, в это я верю. Каждый хочет жить. Итак, я попался на вашу удочку… Дальше.

Андрей растерялся.

— Что «дальше»?

— Дальше — исполнение внутреннего долга. Перед Родиной. Я знаю силу русского патриотизма. Не возражайте мне, Андрей. Вы напишете книгу, чтобы сказать этим бедным людям, ничтожная часть которых если и бывала на Западе, то только в своих нелепых «командировках», сквозь которые и разглядеть-то ничего нельзя, кроме колбасы и кока-колы. Передадите им такую правду об этом мире, что, может быть, они скажут вам: «Не надо! Это слишком ужасно! Зачем? Лучше просто умереть вместе с этой планетой».

Андрей немного сдвинулся. Отчаянным усилием воли он заставил себя молчать.

— Одно только предупреждение, мой друг: никому, никому об этом не говорите. Что вы хотите писать такую книгу. Никому. Кроме Бога, само собой разумеется.

Внезапно Андрей не выдержал и дал реакцию — в другую сторону. Засмеялся.

— И что мне будет, если я выдам себя? Конечно, это шутка.

— Шутить тут довольно опасно. Это вам не Русь времён юродивых и святых… Знаете, Андрей, если говорить серьёзно, то это зависит от многих обстоятельств. От контекста книги, от глубины границ критики, от возможного её воздействия, распространения и так далее. Увы, мои хозяева ненавидят книги. Они видят в них соперников — тайной власти денег. В своих журналах и газетах они презрительно ухмыляются — мол, это всего лишь книга, чтобы вбить в голову мысль о несущественности, беспомощности книги… Но сами-то они отлично знают, что некоторые книги меняли всё направление жизни человечества… И они ненавидят дух. Нет, я не хочу сказать, что вы напишете такую великую книгу, как Достоевский, например, но всё-таки… — Рудольф захохотал. — Вероятнее всего, вашу книгу можно будет нейтрализовать обычным способом. И вас тоже. Но вдруг… Кто знает… Тогда уж не пеняйте на свою судьбу, Андрей, если вдруг окажется, что ваша книга действительно опасна и может войти в мир… Предположим, её прочтут в рукописи какие-то люди, — не забывайте, что Большой Брат всегда смотрит на вас, — и о ней станет известно заранее… Или она даже выйдет…

— Неужели убьют? — вдруг сказал Андрей.

Рудольф весело засмеялся.

— Что значит «убьют», мой друг?! Уже убивают, и по совсем ничтожному поводу. «Убьют»! Но ведь вы, надеюсь, как и я, верите в бессмертие души, сознания?.. Так что забудьте о подобной чепухе. Ну убьют,