Первым, кого я увидел в замковом дворе, был мой брат. Он стоял, опоясанный мечом, в длинном сюрко и легком плаще и зло глядел на меня.

Я поклонился ему с придворной учтивостью, после чего Диламея повисла у него на шее, плача и целуя его.

За время, что мы не виделись, брат отпустил бороду, но утратил половину своих волос. Тем не менее только слепой мог не заметить нашего природного сходства.

Мы смотрели в глаза друг другу не в силах произнести ни единого слова. Рядом с нами крутились, болтая и суетясь, слуги. Сразу четыре человека попытались поднять обессиленного рыцаря, да, видимо, сделали это так неумело, что тот застонал от боли и, едва придя в сознание, снова впал в беспамятство.

Я оттолкнул нерадивых слуг и, обняв раненого, как малого ребенка, поднял его и понес в замок. Передо мной, кланяясь и извиняясь за что-то, спешил человек, взявшийся показывать дорогу.

Я снова был в своем родном замке. Доставив рыцаря в указанный мне небольшой зал, я уложил его на жестком ложе, приказав немедленно пригласить лекаря. В этот момент Исилъдор-Дени очнулся и узнал меня.

– Куда ты привез меня, Анри Горгулья? И почему делаешь это? – с трудом поворачивая языком, осведомился он. – Я помню, как нас взяли в плен, и потом, смутно...

Я приметил на столе кувшин с водой и, отпив из него, дал напиться раненому.

– Я здесь, потому что кто-то должен был помочь попавшей в беду даме, – сухо ответил я, собираясь уйти.

– Тебя попросила моя жена? – Глаза Исильдора-Дени засветились дикой ревностью, рука метнулась к бедру, где рыцарь рассчитывал найти свой меч. – Почему ты спас меня? Потому что она...

Одним неслышным прыжком я оказался у дверей и запер их на засов, потом вынул из-за пояса нож и, поднеся его к горлу рыцаря, посмотрел в его глаза.

– Ты хочешь убить меня, после того как спас? Не зря о тебе говорят, что ты не человек, а чудовище – горгулья! Проклятый оборотень! – Благотворный возт дух замка явно обладал мощными целительными силами. – Что же – я безоружен и бессилен, убей меня! Этим рыцарским поступком ты упрочишь свою славу!

– Если мне понадобится убить тебя, я сделаю это, не прося твоего разрешения, и тогда, когда этого пожелаю.

Служа у Тулузского, я немало повидал рыцарей, подобных этому, и знал, как с ними разговаривать. В чем-то мы были даже похожи: оба умели быть образчиками рыцарства и примером для молодежи и оба забывали прикреплять свои золотые шпоры, когда попадалось денежное дельце, в котором было не принято щеголять регалиями и знаками отличий.

Понимая, что лежащий передо мной человек много дней находился между жизнью и смертью, я дал ему время обдумать положение и понять, что я не из тех чистоплюев, кто погнушается прирезать раненого. А значит, нет никакого смысла пытаться ругать меня или молить о пощаде, нужно просто перекинуть поводья судьбе и, смирившись, принять свою участь.

Должно быть, к такому же выводу пришел и мой зять.

– Что я должен делать, мессен Анри? – задыхаясь, спросил он. Теперь в глазах рыцаря появилось больше покорности и достоинства, хотя я прекрасно понимал, что Исильдор-Дени один из тех замечательных воинов, которые при отсутствии меча бьются ножом, а потеряв нож, пускают в ход зубы. – Одного только никогда не уступлю я вам – мою жену мадонну Диламею! Хоть разрежьте меня на куски и съешьте вместе со своим проклятущим хозяином. Я останусь с нею навсегда!

– Аминь. – Не убирая ножа, я кивнул зятю. – Если вы хотите остаться в живых, я потребую от вас платы за жизнь.

– Платы?! Боюсь, что сам я не смогу собрать достойного выкупа, но уверен, что мой благородный тесть Пьер Лордат поможет мне. Сколько вы хотели бы получить за мою жизнь и свободу?

Должно быть, он не узнал замка и посчитал себя моим пленником. Я ухмыльнулся.

– Я потребую не золота и не ваши земли, которых у вас, кстати, нет. Единственное, чего я вправе требовать от вас, это прекратить ревновать вашу супругу к каждому встречному-поперечному рыцарю, оруженосцу и, прости Господи, безродному крестьянину. Потому что в этом случае вы мараете и ее честь, и свою собственную!

Он попытался дернуться, но я кольнул его в кадык. В дверь постучали.

– Вы понимаете, что если я пожелаю прирезать вас, я сделаю это? – склонившись к самому уху Исильдора-Дени, шепнул я. В дверь теперь уже не стучали, а скорее барабанили. – Сударь, ваши деяния и недостойное рыцаря и дворянина поведение дошло до магистра вашего ордена. – На самом деле, я понятия не имел, к какому такому ордену принадлежит распростертый передо мной рыцарь, но он же тоже не мог знать о моей неосведомленности. – Я уполномочен властью, которая выше всех тронов, гербов и корон, навести, наконец, порядок в Божьем воинстве! И начну я с вас! С рыцаря, который своей неуместной ревностью и жестоким отношением к женщине позорит само звание рыцаря. Я говорю с вами, Исильдор-Дени де Ломбриве, и требую: подчинитесь голосу разума! Оставьте шумную Тулузу, если уж не можете переносить, когда рядом с вашей супругой оказывается кто-нибудь из рыцарей, и переселяйтесь в Лордфорд. В противном случае я имею власть отсечь ваши шпоры и лишить вас самого рыцарского звания, так что вы будете опозорены на все последующие века и лишены достойного посмертия.

– Я... я... – де Ломбриве был попросту убит подобной перспективой.

Я убрал нож от его горла, но казалось, что он даже не заметил этого. В дверь теперь уже ломились.

– Я смирю гордыню, достойный лорд, я прекращу ревновать мою жену и сделаюсь смирным, как агнец. – Он молитвенно сложил руки. – Простите меня, мессен Анри, простите ради всего святого и не исполняйте ваших страшных угроз, лучше смерть, чем бесчестье! Что же касается моей любимой, то, вы правы, я виноват перед ней, так виноват. Но всему причиной ее молодость и красота. Я ревновал ее потому, что боялся потерять. Потому что невыносимо для человека один-единственный раз на пути из многих жизней встретить любовь и понимать, что любой смазливый оруженосец может отобрать ее у тебя, в то время как ты словно видишь перед собой все прошедшие жизни – жизни без любви, и предчувствуешь грядущие эпохи, которые еще предстоит прожить! И все это без любви! Без любви, свет которой лишь коснулся тебя, чтобы...

– Ты опять?

– Нет, мессен, честное слово, я исправлюсь. Я буду достойным моей дамы.

– Хорошо, рыцарь. Даю тебе последний шанс. – С этими словами я подошел к двери и, отодвинув тяжелый засов, впустил толпу слуг во главе с тощим монахом, лекарем и Диламеей, которая, заметив, что муж ее пришел в сознание, тут же бросилась перед ним на колени, плача от счастья.

– Какого черта ты здесь делаешь? – Пьер взял меня под руку и отвел в дальний конец коридора, где нас не могли услышать.

– Я ничего не сказал ей. Клянусь честью.

Я вдруг почувствовал, что не хочу покидать этого места, хочу видеть, как будут развиваться отношения Диламеи с ее непутевым мужем. И вздохнул, понимая, что, если я действительно хочу блага для своей дочери, самое правильное будет незамедлительно покинуть замок и никогда больше не возвращаться в него.