Гидеон провел пальцем по ее щеке.

– Расскажите мне о драконе, Пруденс, – мягко сказал он. – О вашем дедушке. Почему он наводит на вас всех такой ужас? Я думал, вы ничего не боитесь.

Избегая его взгляда, она покачала головой и ничего не сказала.

– Грейс, кажется, в ужасе, – сказал он. – Я всегда считал ее неустрашимым маленьким викингом.

Он видел, что Пруденс не хочет рассказывать. Она была решительно настроена справиться со всем собственными силами. Гидеон столь же решительно стремился узнать, почему беззаботно щебечущие счастливые девушки вдруг смертельно испугались и замолкли.

– Что испугало отважную Грейс? – мягко настаивал он. – Что заставило мою маленькую бесстрашную мисс Импруденс бежать прочь? – Он гладил ее с нежной настойчивостью.

Пруденс вздрогнула и прикрыла глаза. Потом, проглотив ком в горле, просто сказала:

– Дедушка очень жестокий.

– Он всех нас бил, – сказала с порога Хоуп. – Сильно, часто, из-за всякого пустяка. Фейт – если она пела, меня – за то, что я левша. Он бил хлыстом Пруденс, а недавно так же обошелся с Грейс. Я его ненавижу! Пруденс, вот шкатулка. Фейт спрашивает, можно взять кашмирские шали?

В комнате воцарилось молчание. От слов Хоуп, произнесенных деловитым тоном, у Гидеона кровь стыла в жилах. Бьет хлыстом Пруденс? У него это в голове не укладывалось.

Пруденс отстранилась от него, к ней почти возвратилось былое оживление. Она взяла из рук Хоуп полированную деревянную шкатулку.

– Спасибо. Если хотите, возьмите шали. Они не только красивые, но и теплые, в дороге могут пригодиться. Торопитесь.

Хоуп убежала. Пруденс села за стол, достала перо и начала писать. Она не смотрела на лорда Каррадайса, но могла видеть его краем глаза.

Он замер. Слова Хоуп потрясли его, поняла Пруденс.

У нее не было времени успокаивать его. Кроме того, говорить не о чем. Что было, то было, и нечего роптать. Надо думать о настоящем, а не о печальном прошлом. А сейчас надо написать письмо дяде Освальду.

Бедный дядя Освальд. Утром он покинул дом, звенящий от девичьего смеха. Когда он вернется, дом будет пуст. Он прочитает историю их лжи и обмана. Ему предстоит встретиться с разъяренным старшим братом.

Плохая благодарность за его доброту, щедрость и великодушие. Пруденс поклялась загладить вину перед ним, когда придет время.

Она продолжала писать. Лорд Каррадайс замер позади нее словно соляной столб. Несколько долгих минут он стоял неподвижно. Потом она почувствовала, как он шагнул к ней. Он обнял ее за плечи и повернул лицом к себе.

– Он бил вас хлыстом?

Его голос был глубоким и мягким. Но в нем звучали ноты, которых она прежде не слышала. Она думала, что он способен лишь смеяться и любезно болтать о милых пустяках.

Она ошиблась.

– Почему он бил вас? – снова спросил он с мягкой настойчивостью. – И почему его никто не остановил?

Правду сказать, его гнев немного пугал ее. Пугал и в то же время успокаивал. Потому что хотя Пруденс и не понимала этого безмолвного холодного гнева и никогда не испытывала ничего подобного, она сознавала, что он вызван исключительно заботой о ней. Это тоже было ей незнакомо. На сей раз гнев защищал, а не атаковал.

Пруденс не могла разобраться в чувствах, которые породил его отклик, не знала, как отвечать. Она неловко передернула плечами и попыталась склониться к письму.

– Это чепуха. У него глупое предубеждение против моих волос, – пробормотала она.

– А что с ними?

– Он считает, что их цвет – это знак дьявола. Знак того, что я злая, грешная и... порочная.

Пруденс невидящим взглядом смотрела на письмо. В обвинениях дедушки была доля истины. Он имел основания осуждать ее, только не за цвет ее волос, а за... другое.

Она услышала быстрый вздох Гидеона и почувствовала, как его ладонь, успокаивая, легла на ее шею. Его длинные сильные пальцы скользнули в ее растрепавшиеся кудри, высвобождая их из распустившегося узла.

– Какие красивые волосы, Пруденс, – пробормотал он, лаская ее кудри. – Они прекрасны. Как закат в осеннем лесу. Как расплавленная медь. В жизни не видел таких красивых волос.

Буквы перед глазами Пруденс задрожали и стали расплываться. Конечно, он сказал так, чтобы успокоить ее, но все-таки... наверное, ее волосы ему хоть немного нравятся... иначе как бы он придумал такие красивые сравнения... «Как закат в осеннем лесу. Как расплавленная медь».

Она спрятала эти слова в потаенном уголке своей души.

Он поцеловал ее в шею, и Пруденс вздрогнула от удовольствия, поддавшись его нежности. О, куда подевался ветреный повеса, когда он так нужен? Она могла сопротивляться... только ему.

Но это лорд Каррадайс с поэзией и нежностью на устах и с праведным гневом в сердце.

Пруденс все еще не могла заставить себя посмотреть на него. Она не знала, почему так стыдится того, что он узнал ее печальную тайну. Ей хотелось, чтобы никто не знал, как жестоко бил ее дед.

Она чувствовала себя... опороченной. Она знала, что для этого у нее нет причин, что у деда не было морального права избивать ее.

И все же... все же...

Она не невинна. Она не такая, как Грейс и ее сестры.

Четыре с половиной года назад Пруденс по собственной воле нарушила правила, которые ее дед считал священными. Ее поступок толкнул его от обычной суровости к преднамеренной жестокости. Физическое наказание стало для нее своеобразным искуплением греха.

Именно это заставляло ее стыдиться. Словно между ней и дедом существовало некое низкое согласие...

Но когда он взялся за Грейс, этого она вынести не смогла. И снова начала бороться.

Лорд Каррадайс подошел и встал рядом с ней, ожидая, когда она поднимет глаза. Пруденс склонилась над письмом, пряча выступившие на глазах слезы.

– Пруденс, моя Пруденс, – нежно сказал он.

Она на мгновение прикрыла глаза, отгоняя слезы. Он медленно опустился перед ней на колено. Взял ее руку в свои теплые и уверенные ладони, наполняя ее своей силой. Их лица находились на одном уровне, она могла судить об этом, потому что его теплое дыхание касалось ее губ.

Пруденс прерывисто вздохнула и открыла глаза.

И утонула в темных бездонных глубинах его глаз. В них не было ни загадочного огонька, ни насмешки.

– Пока я жив, никто не тронет и волоса на вашей голове, моя Пруденс, и не причинит вреда вашим сестрам.

Это была клятва. Пруденс почувствовала себя средневековой королевой, которую рыцарь называет дамой своего сердца и объявляет себя ее вассалом. Она смотрела в его горящие глаза и видела в них утешение, заботу, любовь.