бежали вооруженные рабочие с красными лентами на шапках и рукавах. С горы спускались бандиты, стреляя на ходу по перебегающим группкам рабочих.

— Зачем ты меня сюда потащил? — крикнул Хацкель, прижимаясь к стене. — Попали в самое пекло. Пропадем ни за понюшку табаку. И все из-за тебя!..

— Ты опять ничего не понимаешь, дурень!.. Рабочие подняли восстание… Очищают город от всякой нечисти. А оттуда, слышишь, идут красные… Нужно поискать Билецкого и Юрка. Они должны быть где-то здесь…

— Совсем с ума сошел! Кого ты найдешь в такой суматохе?

Стрельба на улице все усиливалась. К вокзалу с визгом и криком бежали дамы с узелками, господа с чемоданами. Маневрируя между конными разъездами и группками рабочих-боевиков, они перебегали от подворотни к подворотне.

Перестрелка на площади не прекращалась. Рабочие-стрелки, сидя за наскоро сооруженными баррикадами, били по засевшим в домах казакам.

Кто-то из смельчаков взобрался на крышу пятиэтажного дома и прикрепил на шпиле красный флаг.

Казаки ударили из пулемета, сбили смельчака, но флаг уже реял на ветру, оповещая всех, что идет последний и решительный бой с врагами Советской власти.

Шмая почувствовал, что на голову ему посыпалась штукатурка. Откуда-то стреляли по стене, у которой стоял он вместе с Хацкелем. Не успели они отскочить в сторону, как сверху на землю посыпались стекла.

Приятели перебежали на противоположный тротуар, спрятались в подворотне.

С горы спускалась группа рабочих. Двое тащили за собой пулемет. Вот они выдвинулись ближе к дому, где засели казаки. Высокий русоволосый парень в короткой потертой куртке установил пулемет на груде камней и начал стрелять по окнам.

Шмая выглядывал из подворотни, радуясь тому, как метко парень ведет огонь.

— Ты только посмотри, как он чешет, молодец! — с завистью крикнул Шмая и вдруг заметил, что пулемет затих. Русоволосый парень с красной лентой на шапке неподвижно лежал на снегу.

Пулеметчик был тяжело ранен, и товарищи бросились к нему, явно растерявшись. Они, вероятно, не видели, что с соседней улочки к ним подкрадывается кучка «сичевиков» с винтовками наперевес.

Наш разбойник, находившийся в нескольких шагах от молчавшего пулемета, увидел все это, начал кричать, желая предупредить ребят о грозящей им опасности. Кто-то услышал его, опустился рядом с пулеметом и попробовал было стрелять, но безуспешно, лента, видно, заела.

Шмая, пригибаясь, стремительно бросился к пулеметчику, опустился рядом с ним на колени.

— Что, заело у тебя? — крикнул он, задыхаясь от волнения. — Дай-ка я попробую, когда-то стрелял из максима…

Рабочие удивленно смотрели на незнакомого солдата в изорванной шинели. Не прошло и двух минут, как он уже сменил ленту и, повернув пулемет в сторону улочки, по которой продвигались казаки, стал сосредоточенно бить по ним короткими очередями.

Над его головой засвистели пули, но кровельщик, прижимаясь щекой к щиту, тщательно прицеливался.

Он почувствовал, что вражеская пуля сбила с его головы фуражку, вторая задела щеку, и по ней потекла горячая струйка. Кто-то бросился к нему, хотел было перевязать, но он замотал головой, чтобы не мешали. Нужно терпеть… Ведь бандиты уже бегут к нему, думая, что убили пулеметчика. И Шмая с еще большим ожесточением стал бить по противнику.

Вот свалился один, другой, остальные повернули назад. Кто-то с перепугу попытался перескочить через забор, но пуля угодила в него, и он повис на заборе, уронив на землю папаху.

— Дай-ка, братишка, перевяжу тебя, — нагнулся к Шмае молодой паренек.

— Ничего, до свадьбы заживет… На войне без крови не бывает, — улыбнулся тот и вытер рукавом кровь, размазав ее по всему лицу.

— А где тут лазарет? — закричал подбежавший к нему Хацкель. — Может, отвести тебя, а сестрички перевяжут…

— Некогда теперь по лазаретам бегать!.. Не мешай, опять лезут, гады!.. А ты чего без дела болтаешься? Бери винтовку — вон рядом валяется! — и ложись в цепь со всеми. Помочь ребятам надо, подставить плечо… Сам видишь, никто здесь сегодня без дела не стоит.

Только успел балагула поднять винтовку и зарядить ее, как послышалась команда:

— Огонь!

— Огонь!

— Казаки идут!

Трудно сказать, сколько времени прошло, пока стрельба на площади стихла. Но лишь тогда Шмая поднялся, расправил плечи, потер окоченевшие руки. По щеке текла кровь. Ребята-боевики подошли к нему, хотели было расспросить, кто он и откуда, поблагодарить за то, что выручил их в критическую минуту. В это время из ближайшего двора вышел коренастый пожилой рабочий в кожаной куртке, с наганом в руке и ярко-красной лентой на рукаве. Широкое открытое лицо его казалось суровым. Окинув быстрым взглядом рабочих-боевиков, он перевел взгляд на стоявшего у пулемета незнакомого человека в шинели.

— Кто ты такой, товарищ? Откуда? — быстро спросил он, глядя на пустынную площадь, по которой перебегали боевики.

— Человек, солдат… Бывший ефрейтор, — ответил Шмая, вытянувшись и откозыряв по всем правилам, как делал это на фронте, когда к нему обращалось начальство.

— А как ты сюда попал?

Кто-то из рабочих вмешался в разговор:

— Степу Васильева, нашего пулеметчика, ранило. А тут как раз и максим закапризничал… А казаки наступали на нас, были уже близко… Ну, спасибо этому человеку, прибежал и выручил из беды… Пулеметчиком был на войне… Видно, наш брат, пролетарий…

— Ну что ж, это хорошо! — проговорил пришедший. — Надо потрудиться для мировой революции!.. Спасибо, товарищ! — протянул он Шмае свою крепкую мозолистую руку.

— А как же! И мы за революцию, то есть за Советскую власть… — И, прислонившись к Хацкелю, Шмая снял с левой ноги сапог, достал помятую, промокшую потом и сыростью справку и протянул ее человеку в кожаной куртке. — Если можно, мы останемся с вами…

Пробежав глазами измятую бумажку, тот пытливо взглянул на Шмаю и его приятеля:

— Значит, на фронте воевали, умеете обращаться с оружием?..

— А как же! Немало пороху понюхали… Старая фронтовая выучка.

— Что ж, действуйте! В добрый час, — бросил на ходу пожилой человек, отозвал в сторону одного из боевиков, что-то сказал ему и направился к соседней группе стрелков. Вдруг он остановился:

— Товарищ Спивак!.. Вы ведь ранены… Сходите раньше к санитару, пусть сделает вам перевязку…

— Ничего… Теперь не время, как-нибудь в другой раз… Царапина!

— Чудной какой-то! — возмутился Хацкель. — Ничего себе царапина! Кровь так и хлещет… — И, достав свой мокрый платок, порвал его на три части, связал узлами и хотел было перевязать товарища, но тот отстранил его:

— Не надо…

— Почему же?

— И так заживет, убери платок. На бабу буду похож!

— Совсем рехнулся!.. — махнул Хацкель рукой и отошел в сторону, а Шмая опустился на корточки возле пулемета и стал приводить его в порядок.

Рядом стояли рабочие ребята, внимательно присматривались, как новичок