Игрок Гвинден приглашает вас присоединиться к группе.

Принять: да/нет?

Через минуту мягко хлопнул телепорт.

В свете костра показался тёмный эльф. Он выглядел… плохо. Паршиво. Дерьмово. Ещё хуже неё самой.

Разбойник двигался, но в этих движениях не было души. Его глаза смотрели перед собой, но в них было тускло, как в погасшей печи. Обычно ярко синие глаза казались серыми. Выцветшими.

Он опустился напротив неё, по другую сторону костра и посмотрел на неё слепым взглядом.

— Привет. Что случилось? — прошептал дроу.

— Погоди, что случилось с тобой? — встревожилась Фурия.

Гвинден лишь мотнул головой.

Ему нужно пространство. Понимаю.

Девушка глубоко вздохнула. Она ненавидела открываться. Ненавидела ощущение уязвимости, которое приходит, когда ты говоришь с людьми о чём-то важном. О том, что тебя действительно волнует. Потому что такая уязвимость позволяла близкому человеку воткнуть в тебя нож именно туда, где было больнее всего.

— Помнишь, как я смогла противостоять Контролю разумаот Сорна? Как хотела добраться до убитого Созерцателя? Это потому, что случайно открыла способность под названием Гастромантия. Скрытая ветка Кулинарии. Она позволяет мне съедать части убитых врагов и получать взамен их силы.

Эльф слушал, не перебивая.

— Я съела и Эрлатторна. Старший разум. От него и получила эту защиту. А вот теперь он снова объявился, — горько усмехнулась Фурия, — и собирается захватить моё тело, если не найду способ разделаться с ним раз и навсегда. Поэтому я иду неизвестно куда, ищу неизвестно кого, ради призрачного шанса спасти свою жизнь. Если проиграю, что будет со мной? Эксперимент завершится? — при эти словах Гвинден дёрнулся.

Орчанка сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони.

— Я вернусь туда? Туда, где я калека, — она проглотила горечь от ненавистного слова. — Или мне дадут создать другого героя? Я не хочу туда. Веришь. Не хочу. Не хочу! Это эгоизм. Потому что кроме ублюдка Эрлатторна в голове у меня сидит ещё и мёртвый паладин.

Гвинден почти проявил интерес. Его бровь вяло дёрнулась.

— Не спрашивай. Долгая история. Я обещала помочь ему, а думаю только о себе. Если я провалюсь, ты сможешь оказать мне ещё одну услугу? Я наверное достала тебя, да? Пишу, только когда мне что-то нужно от тебя. Кому нужны такие друзьям? Никому, — она говорила торопливо, почти глотала слова. — Просто, Ансельм не виноват, что я такая идиотка.

Рыцарь попытался что-то сказать, но девушка проигнорировала его.

— Я не хочу, чтобы из-за меня он пострадал. Есть шанс восстановить справедливость. Реальный шанс. Наказать виновных. Поверь, там настоящие закоренелые ублюдки. Я всё расскажу. Там по твоей специфике. С твоим идеальным стелсом, будет элементарно.

Гвинден закусил щёку, чтобы не рассмеяться. Фурия просто зафиксировала это, не придав значения.

— Я видела, как ты исчезаешь и в подземелье, и в рейде, и в Шахте. Для тебя это будут сущие пустяки. Пожалуйста! Мне так страшно. Чёрт! — она выругалась. — Я всегда хочу казаться такой бесстрашной. Такой сильной. А сейчас чувствую себя, как маленькая девочка. Потому то не знаю, что впереди. Отвратительно чувство. Не хочу умирать… Не хочу проигрывать… На кону слишком многое.

Она замолкла и уставилась в песок. Прошло несколько минут.

Дроу начал говорить.

Неспешно. Безэмоционально.

По мере того, как он рассказывал, Фурия с ужасом следила за ним.

Слова буквально высасывали из него всю душу, оставляя пустую оболочку. Его кожа, его лицо потеряли всякую краску. Приобрели нездоровый, тусклый оттенок. Восковая бледность саваном накрывала его лик.

Дроу описывал всё очень буднично и без прикрас. Однако Фурия видела, что каждое слово грозило сломать его. Он качался на краю пропасти, и малейшее касание могло отправить его за грань.

* * *

Когда Фурии написала мне, я сидел на берегу океана и смотрел на волны, раз за разом накатывающие на берег. День сменился ночью, а значит с момента разговора с Персефоной прошло много часов. Они не остались у меня в памяти. Приглашение я воспринял, как спасательный круг. Как знак судьбы. Я не хотел быть один, потому что не знал, что сделаю с собой.

Орчанка сидела в тесной лощине рядом с открытым огнём. Обычно сильная и бесстрашная она выглядела невероятно хрупкой. Потерянной. Казалось толкни её посильнее, и она разобьётся на миллионы осколков.

Её рассказ закрыл многие накопившиеся к ней вопросы, но главное, дал понять, что мне тоже нужно с кем-то поделиться случившимся. Я не мог носить это в себе.

Поэтому начал говорить.

Четыре сообщения. Тимофей передал четыре сообщения от отца.

Первое было записано через два дня после операции, когда он немного оклемался.

— Исчерпывающий доклад от Бессонова Бориса Степановича — Бессонову Олег Борисовичу, — на записи отец усмехнулся.

Он звучал гораздо лучше, чем в последнюю нашу встречу. Бодрее. Оптимистичнее.

— Операция прошла успешно. Доктор Ким, не родственник диктатора, я уточнял, — снова звук смешка, — сказал, что прогноз благоприятный. Талдычат, что мне нужно восстанавливать силы. Ты бы видел эту больницу, Олежка. Санаторий отдыхает. Сплошное стекло и метал. Кормят на убой. Внутренний двор, гулять — не перегулять. Ладно, не буду утомлять тебя деталями, — он вздохнул. — У меня всё нормально. Спасибо тебе, сынок.

Второе сообщение было записано через месяц после операции.

— Олег, привет. Тимофей говорит, ты не выходил с ним на контакт. Вот чего ты батю снова бесишь? Мне, между прочим, нельзя волноваться. Балбес. Ладно. Понимаю, что не от тебя зависит там. Знать бы ещё, во что ты ввязался. Я вернулся в Москву. Доктор Ким диагностировал полную ремиссию. Хожу, не знаю, чем заняться. Энергии прорва. Идей ещё больше. Я ж думал всё, отыграл свою шарманку, а оно видишь как. Планирую, вон, снова на плавание записаться. Палыч опять же зовёт к себе, ремонты проводить. Так-то в тачках поковыряться охота, но вроде пока нужды нет. Этот Парагон перечислил мне деньги, но никакой информации по тебе от них не добиться. Скрытные, прям особисты какие-то, ей богу.

Третье сообщение было записано спустя девять месяцев после операции.

— Привет, сын. Мы с Тимофеем уже и так, и эдак. Не смогли из Парагона ни слова вытянуть. Подай хоть какую-то весточку. Прошу, — отец горько вздохнул. — Почти год прошёл. Да… — Съездил на море с Серёгой. Рыбачили с лодки. Наплавались. Представляешь на свидания походить успел. Спросом у дам ещё пользуюсь, — смех. — Только… не хочу врать. Начал кашлять. Рентген, туда-сюда. Скорее всего, рецидив. Шансы вроде есть. Корейцы тогда почти всё вырезали. Почти, да не всё, похоже. Посмотрим. Ты меня знаешь. Бодаться буду до последнего. И ты бодайся. Если что случилось, я с тобой. Покажем им всем, где раки зимуют, ага? — он старался говорить нарочито бодро и уверенно. — Обнимаю.