Сам мулат отправился к некой влиятельной личности, владельцу погребальной конторы или пивной, а может, обоих заведений вместе, – кажется, область его интересов была чрезвычайно разнообразна. Еще на подъезде к городу Кобелино стоял на том, чтобы сразу наведаться к его приятелю; из слов мулата выходило, что безопаснее места нет и что под кровом Пако Гробовщика их не достать ни дону Грегорио, ни Монтальвану, ни даже Хорхе Смотрителю со всеми его крокодильерами. Однако Гилмор решительно воспротивился; как оказалось, у него тоже имелись приятели, пусть не такие крутые, как этот Гробовщик, зато надежные.

Следуя указаниям Майкла-Мигеля, Саймон свернул на неширокую тропу, петлявшую в бамбуковых зарослях. Назвать ее дорогой было бы трудно, но лиловый автомобиль, приминая тут же встававшие жесткие травы, преодолел километра четыре. Дальше намек на дорогу исчез, и они двинулись пешком по непролазным джунглям, где пальмы подпирал бамбук, толстые змеи лиан ползли по стволам кювету и солнцу, а в вышине маячили кроны гигантских хвойных деревьев с невероятно длинными мягкими иглами. Этот лес, где обитали шерстистые обезьяны сапажу, к которым Каа отнесся с неподдельным интересом, взбирался по склонам крутых холмов, нырял в лощины и овраги, прятал россыпи камней и выглядел таким же диким, как амазонская сельва. Не верилось, что за холмами есть что-то иное, кроме других таких же заросших джунглями холмов, но там, на океанском берегу, лежал обширный населенный город. Впрочем, как бы он ни был велик, он оставался всего лишь тенью былого, осколком цивилизации, который теснили зеленое море джунглей и хаос холмов.

Вся эта местность, возникшая, когда при трансгрессии рухнул хребет над Санту-Андре, Сан-Паулу и прежним Рио, теперь так и звалась – Хаосом. Холмы, повышаясь к северу, переходили в лесистое плоскогорье Серра-Жерал, тянувшееся до Параны и изъязвленное кратерами, с немногочисленным населением, промышлявшим охотой, вырубкой леса, фермерством и разбоем. Кроме города Херсус-дель-Плата, встречалось там несколько деревень, но их за весь тысячекилометровый путь Саймон увидел не более трех десятков. Что же касается Хаоса, то он, как утверждали Майкл-Мигель и Кобелино, являлся прибежищем для всех отринутых городом, кто не попал вертухаям в лапы, не очутился в кибуцах и других местах, где качали нефть или дробили камень. Выкурить отсюда беглецов было абсолютно невозможно, если не знать точного адреса, – разве что обрушить на Хаос бочки с горящим напалмом. Однако этот полезный продукт в ФРБ, ввиду отсутствия должных знаний, не производили.

Продравшись сквозь бамбуковый частокол, попетляв сре-. ди холмов и форсировав ручей, путники остановились у скромной фазенды, выстроенной, в соответствии с местным обычаем, вокруг патио и небольшого водоема. Дом был стар и невелик – комната и кухня под общей с конюшней крышей; на плоскую кровлю вела щербатая каменная лестница, а под кухней был отрыт погреб, глубокий, холодный и темный, вполне подходящий, чтоб спрятать в нем драгоценный маяк. Это убогое жилище окружал строй мохнатых пальм, за ними тянулись непроходимые дебри, а за холмистой грядой, километрах в пятнадцати, лежала северная граница Рио. Место было глухим, уединенным, но близким к городу, и Саймон решил, что от добра добра не ищут – лучшей базы и тайника ему не найти.

Тем более что старый хозяин, которого звали Пачангой, был человеком неназойливым и крайне нелюбопытным. Встретив гостей у ворот, он приподнял нависшие брови, хмыкнул при виде Каа, перебросился парой слов с Майклом-Мигелем, будто расстались они вчерашним вечером, и тут же исчез в конюшне. Вскоре он вывел двух оседланных лошадей и отправился по каким-то таинственным делам, прихватив с собою Гилмора, – без всяких объяснений, только буркнул, что в кухне, мол, ларь с кукурузной мукой, масло – в шкафу, вода – в ручье, а в подполе висит тапирий окорок. Это наводило на размышления, в том числе – и разговор Майкла-Мигеля с Пачангой, не походивший на встречу давних друзей, но Саймон решил не торопиться с вопросами. Все могло объясняться самым естественным образом – хозяину было за семьдесят, и возраст его оправдывал любые чудачества и капризы.

Последний пируэт, поклон – и Мария замерла, глядя на Саймона блестящими глазами. Казалось, поза ее, и этот взгляд, и руки, взметнувшиеся крыльями, говорили: вот я!.. Смотри, любуйся, удивляйся! Я танцевала для тебя – ты понял, что это значит?..

Голова Каа, свернувшегося за спиною Саймона, приподнялась, послышался мерный рокот, похожий на гул океанского прибоя или шум вертолетных винтов. Это служило знаком одобрения; Каа, старый мудрый змей, неплохо разбирался в танцах. Возможно, Мария напоминала ему девушек Чимары, таких же смуглых, темноволосых, кареглазых, пусть с четырьмя руками, но пахнувших так же приятно, травой и ароматом цветов. Питон обладал острейшим обонянием, и запахи часто определяли его отношение к людям, его симпатии и антипатии. Кажется, Мария ему нравилась.

Шагнув к Саймону, она опустилась на циновки в трех шагах от него, вытянула руку и положила ладонь на изумрудную шею Каа. Змей довольно зарокотал.

– Тебе понравилось. Дик?

– Ты замечательно танцуешь, малышка. Я вспоминал… Пауза. Потом она спросила – безмолвно, взмахом ресниц и взглядом – о чем?

– Об Аллах Акбаре. Есть такой мир, населенный арабами. Неспокойный, зато забавный.

– Арабами? Никогда их не видела, Дик. Кажется, они живут очень далеко, в Австралийских Эмиратах, на самом краю света.

– Это не те арабы, – пояснил Саймон. – Это потомки оставшихся на Земле и эмигрировавших в Австралию, когда Персидский залив соединился с Красным морем. Не думаю, что их очень много. А на Аллах Акбаре живут четыреста миллионов арабов, и есть у них свои шейхи, короли, президенты и эмиры. Я был гостем одного из них, Азиз ад-Дина Абдалла-ха, эмира Басры… Мы сидели в таком же дворике, только там был не бассейн, а фонтан…

Он снова смолк, погрузившись в воспоминания.

– Азиз ад-Дин Абдаллах, – повторила Мария. – Странное имя. Какой он, этот Азиз? Такой же страшный и жестокий, как наши доны? И тебя послали, чтобы его покарать?

– Нет, милая, нет – помочь, не покарать. Он – приятный человек, немолодой, но сохранивший любовь к фантазиям и сказкам. И представляешь, у него – синие глаза!

Ресницы Марии взметнулись темными веерами.

– Что же тут удивительного, Дик? У тебя тоже синие. – Она порозовела и прошептала, отвернувшись: – Мне нравится.

Саймон улыбнулся.

– У арабов не бывает синих глаз. Черные, карие, может быть – темно-серые или зеленые, только не синие. Но этот Абдаллах не был чистокровным арабом. Когда-то, еще до Исхода, почти четыре столетия тому назад, девушка их рода, арабская принцесса, стала женой европейца – русского, из Петербурга. Был такой город на севере. Потом она возвратилась домой, в знойную южную страну, где жили они долго и счастливо, в богатстве и радости. А по истечении лет супруг ее принял мусульманство – ради любви к ней и к их малолетнему сыну, будущему эмиру Азиз ад-Дин. От этого синеглазого малыша Абдаллах и вел свою родословную. Он рассказывал мне…

– Сказку? – Глаза Марии совсем потемнели и сделались огромными. Она придвинулась поближе.