ужасно. Лучше не делать уборку в гостиной, кухне и вообще в доме. Да и бутерброды с морковью подождут. Никакого желания наводить порядок не было.

Вместо этого она вышла на крыльцо. Посмотрела по сторонам и обратила внимание, что работники фермы, которые постоянно делали что-то в поле, сегодня работают дальше от дома, чем накануне. Небо было серым и хмурым, дул сильный ветер. Пахло дождем.

Дождь серьезно усложнит их побег, но переживать из-за этого не было сил; она предалась воспоминаниям о своей матери. У той тоже были периоды полного упадка сил, и тогда мама проводила в постели по два-три дня. Беверли помнила, как подходила к ее кровати и трясла ее, прося проснуться и дать поесть. Иногда мать вставала, с трудом добиралась до кухни и разогревала куриный суп с лапшой, а потом возвращалась в постель. А в иные дни ее вообще не удавалось разбудить.

Но хуже всего было, когда мать принималась без конца плакать – что девочка только ни делала, чтобы ее успокоить. Беверли всякий раз пугалась – нельзя так захлебываться рыданиями! Мама и выглядела соответственно: растрепанные волосы, грязная одежда, затравленное выражение лица. Она даже двигалась по-другому – словно каждый шаг причинял боль. Причем мать никогда не могла объяснить причину своих слез. Неважно, убиралась Беверли в своей комнате или нет, играла она тихо или шумела, «пасмурные дни» все равно наступали. Именно так мама их называла – «пасмурные дни». Став старше, Беверли поняла образное значение этих слов и тот смысл, который вкладывала ее мать. Теперь у самой Беверли настало время «пасмурных дней». Грусть переходила в тоску и обволакивала густым синим туманом – отнюдь не красивого лазурного цвета, как небо или цвет стен в комнате малыша Томми; нет, мир вокруг окрашивался в полночную синеву – такую темную и глубокую, что она казалась черной. Неизбывная тоска стирала все мысли и чувства.

– Я не похожа на мать, – одернула себя Беверли. И тут же усомнилась в правдивости своих слов.

42

Она вернулась в дом. Никак не давала покоя мысль: как бы они ни старалась, всегда происходит непоправимое. Вытащив из шкафчика на кухне банку с печеньем, Беверли достала оставшуюся пачку наличных. Пересчитала, потом еще раз и почувствовала, как потемнело в глазах – денег было катастрофически мало. Настолько мало, что пора выходить на обочину с плакатом и просить подать хоть что-нибудь на пропитание сыну.

Наверное, стоит признать поражение и остановиться? Может быть, хозяйка этого дома – обычная пожилая женщина, которой нужны лишние деньги, а не злоумышленница, которая хочет использовать Беверли в каких-то своих противозаконных целях? И все же в сознании почему-то возникала картинка, как мужчина из пикапа и хозяйка дома сидят за старым кухонным столом с разложенными перед ними деньгами, оружием и наркотиками.

От этой мысли скрутило живот, и фиолетовый туман стал еще гуще. На некоторое время Беверли впала в забытье. Потом, увидев лежащие на столе нож и залитую кровью морковь, она вспомнила о порезанном пальце, и сразу вернулась пульсирующая боль. Как будто у пальца была своя маленькая экосистема, не связанная с остальным телом. Беверли взяла нож, смыла кровь с моркови, затем подумала, что не сможет дать эту морковь Томми – даже сточив ее до размера карандаша. Бросила морковь в раковину, взяла другую и начала чистить, изо всех сил стараясь работать ножом аккуратно. Закончила, перешла к следующей. Потом решила, что стоит параллельно начать готовить курицу.

Мясо лежало на тарелке – там, где она его оставила, размороженное и готовое к приготовлению. Беверли долго искала в шкафчике чугунную сковороду, пока не вспомнила, что та со вчерашнего вечера стоит на плите. Включила конфорку, выложила куриные ножки в сковороду и вернулась к моркови. Потянулась за ножом – и представила себе Томми, продрогшего и мокрого, стоящего на обочине дороге в темноте, под проливным дождем. А мимо мчатся машины, обливая мальчика с головы до ног грязной водой… Он ведь заболеет! Это видение разрывало ей сердце. Погруженная в свои мысли, Беверли вышла из кухни. Она не знала ни куда, ни зачем идет; словно кто-то тянул ее за невидимую нить и одновременно стирал все мысли в голове.

Беверли поднялась по лестнице и замерла на пороге комнаты Томми. Наверняка он давно нашел под кроватью ружья, но промолчал. От этого открытия она чуть не потеряла сознание. Когда комната вновь обрела четкие очертания, она увидела на тумбочке книгу «Вперед, Дружок!» и Железного человека; «не забыть бы их при отъезде» – мелькнула какая-то отстраненная мысль. Интересно, зачем она вообще пришла в комнату сына… И тут вдруг донесся запах гари.

Кухня была заполнена дымом. Беверли бросилась к плите и схватила раскаленную ручку сковороды. Кожа на руке зашипела от ожога. Беверли вскрикнула и выронила сковороду на плиту. Порывшись в одном из открытых ящиков и разбросав все его содержимое по сторонам, она нашла кухонную рукавицу. Натянула ее на руку с порезанным пальцем и, стараясь не обращать внимания на боль, сняла сковороду с огня. В своей другой жизни – где не нужно было трястись над каждым кусочком пищи – она просто поставила бы сковороду под струю воды, а сгоревшую еду выбросила в мусор. Вместо этого сковороду она аккуратно отставила в сторону и достала тарелку в надежде спасти хоть что-то от курицы.

В куче кухонных приборов на полу обнаружились щипцы. Не обращая внимания на дым, все еще валивший из сковороды, Беверли принялась отдирать куриные ножки – каждая сгорела с одной стороны, но была сырой с другой – и выкладывать на тарелку. Только потом она отнесла сковороду в раковину и залила ее водой. И, немного успокоившись, вновь ощутила мучительную боль в обожженной руке. На ладони и пальцах уже образовались волдыри. Запах дыма смешивался с непереносимым зловонием подгоревшей курицы. Томми никогда не станет такое есть, а значит, у них осталось еще меньше еды, чтобы подкрепиться в дороге. Как теперь вообще что-то делать, когда на одной руке – ожоги, а на другой – глубокий порез? Случилась очередная неудача в череде многих неудач. Разве такая женщина годится на роль матери?!

43

Следующие часы Беверли провела в каком-то забытьи. Она не помнила, как очутилась на крыльце, села в кресло-качалку. Густой синий туман обволакивал все кругом и проник, кажется, даже в ее мысли. Рука и палец болезненно пульсировали, но, погрузившись в меланхолию, она ничего не замечала.