Андрей Васильевич вдруг со всей очевидностью понял: она могла явиться сюда с одной-единственной целью — заставить его замолчать навсегда. И он, выходит, сам позаботился, чтобы ей не мешали. Директор хотел подняться, но боялся, что ноги откажутся держать его.

— Не будем ходить вокруг да около, старик, — холодно произнесла Вера, и от звука ее голоса моментально вернулись и страх, и жгучее желание оказаться на другом конце земного шара. Он был рад, по крайней мере, тому, что они находятся в разных углах комнаты. Хотя и понимал, что ему никуда от нее не спрятаться. — Все это время у тебя хватало ума не трогать меня, что же изменилось?

— Где Паша? Он жив? — спросил Андрей Васильевич.

— Лучше подумай о своей шкуре, — посоветовала Вера.

Она так и стояла возле стола, пристально глядя на него и словно раздумывая, что с ним делать.

— Я знаю, что он был в твоем доме. Зачем-то бросил машину и пошел пешком в Корчи. Все думают, что ты спала после укола, но я уверен — это не так. Прежде чем исчезнуть, он приходил к тебе… Что ты с ним сделала?

Она поцокала языком:

— И зачем тебе понадобилось совать нос не в свое дело? Сердчишко у тебя, конечно, так себе, слабенькое, и печень заплыла жиром, но лет пять, а то и все семь мог бы проскрипеть… И умер бы почти без боли. Захрипел да и повалился на стол в этом самом кабинете. Но теперь… — Она прищурилась и усмехнулась. — Ты даже не представляешь, что я могу с тобой сделать. Не просто умрешь — твоя смерть будет позорной и жалкой. Люди узнают о тебе такое, что станут подходить и плевать на твою могилу. Им будет противна мысль о том, что ты дышал одним воздухом с их детьми, и многие захотят выкопать твое тело и швырнуть его на съедение бродячим псам. Все в этом поселке возненавидят тебя и проклянут, и душа твоя после смерти не найдет покоя… Ты отправишься туда, откуда невозможно вернуться, в ледяное и бесконечное место. Там нет времени и красное ядовитое солнце вечно смотрит с черных небес.

— Ты отправила Пашу… и Веру?

— Слишком много вопросов, — насмешливо произнесла она. — Это нехорошо.

— Паша пришел в тот дом, и ты забрала его! — упрямо проговорил Андрей Васильевич.

— Откуда тебе об этом известно? Никак не могу выудить это из твоих мыслей. Они мечутся и кружат у тебя в голове, бьются, как мелкие зверьки о прутья клетки. Грызут тебя изнутри. Может, сделаем проще? — Она вскинула руку и прижала указательный палец к виску, наподобие дула пистолета. — Секунда и — пуфф! Твоя голова разлетится на кусочки!

Она весело рассмеялась, потом внезапно стала серьезной и приказала:

— Отвечай!

— Я ходил в толмачевский дом. Разговаривал с новым хозяином.

— И что? Он ничего не знает, — бросила Вера.

— Нет, конечно, — сказал Андрей Васильевич. — Я сказал ему, что в этих местах пропал мой сын. Он поверил. У него тоже есть сын, и он пожалел меня. Пожалел — и рассказал то, о чем никому не рассказывал.

Директор вспомнил, как они сидели с пожилым мужчиной на скамейке возле крыльца. У того было смуглое лицо, покрытое сеткой глубоких морщин, похожих на канавки, и понимающий, грустный взгляд. По-русски он говорил не очень правильно, но вполне понятно.

— Нам не надо проблемы, — сказал мужчина, представившийся Хикматуллой, — мы никому не хотим плохо. Работать, жить… Тут тихо, хорошо. Наша семья большая. Мы знаем, тут пропал человек, но это было до нас.

Андрей Васильевич ждал.

— Мы делали ремонт. И на кухне… Подожди. — Он поднялся со скамьи и скрылся в доме. Через пару минут вернулся, сжимая что-то в кулаке. — Посмотри. Это твоего сына?

«Это» оказалось связкой ключей от квартиры и машины.

— Лежало у стены, в щель провалилось. Мы отодвинули стол — и вот… К нам приходили, спрашивали про твоего сына, но раньше, понимаешь?

Директор понимал. Найдя ключи, новые хозяева дома, разумеется, не побежали со своей находкой в полицию. Побоялись, вдруг на них повесят исчезновение человека. Кому нужны лишние сложности? Уж только не приезжим, на которых большинство коренных жителей и без того смотрят косо.

Андрей Васильевич дал слово никому не говорить, что ключи были в доме. Сейчас он нагнулся и вынул связку из ящика письменного стола.

— Паша был в Корчах в тот день. Запер машину и пришел. А потом что-то случилось, и он выронил ключи.

Вера — или кем было это существо на самом деле — одарила его улыбкой:

— Спасибо, что поделился своими соображениями. Допустим, ты прав. Да ладно, чего уж… Тут все свои, не так ли? К чему эти формальности? Ты прав. Этот дурак пришел, хотя мог бы развернуться и бросить девку. Он думал об этом, колебался, но в итоге… Трясся, зайчишка-трусишка, — Вера захихикала мелким дробным смехом, — но шел! А потом мы поговорили и… И он так удивился, когда узнал меня получше, что голова у него закружилась…

Тварь, забравшаяся в тело Веры, вдруг каким-то непостижимым образом оказалась совсем рядом, схватила директора за плечи и вырвала из-за стола. Теперь они стояли рядом, почти вплотную друг к другу, и он глядел ей в лицо.

Смотрел — и видел своего дорогого мальчика, а не эту женщину!

Паша смотрел на друга и учителя, и в глазах его застыла смертная мука. Он силился сказать что-то, губы болезненно кривились. А потом в голове у Андрея Васильевича раздался родной голос:

— Помоги мне! Мне так больно! Почему ты бросил меня?

— Паша, сынок! — прошептал он. — Прости меня, я… я не знал. — По щекам его катились слезы, но он не понимал, что плачет.

Внезапно Пашина голова стала медленно, как будто против его воли, поворачиваться влево. Она выкручивалась все сильнее, словно парень хотел разглядеть что-то позади себя. Потом он стал кричать. Крик, полный бесконечной боли, был фантомным — звучал только в мозгу у Андрея Васильевича, но от этого не казался менее реальным.

Паша кричал и кричал, и старый учитель тоже не мог сдержать вопля ужаса. Он хотел протянуть к Паше руки, чтобы помочь, но не мог сделать этого: руки словно были привязаны к телу. Он дергался, как сломанная кукла, стонал, плакал, а потом раздался тошнотворный, резкий хруст сломанных позвонков и…

Внезапно все пропало. Андрей Васильевич, едва понимая, где он и что с ним, увидел, что Вера Андреева (он называл ее так, хотя и знал, что это уже не та молодая женщина, с которой он познакомился на свою беду целую вечность назад) лежит на полу возле его ног.

По всей видимости, она была без сознания.

А рядом стояла Катя Строганова с бледным перекошенным лицом, судорожно сжимая в обеих руках киянку — большой деревянный молоток.

— Андрей Васильевич, вы что… плачете? — почему-то шепотом спросила Катя.

— Зачем ты вернулась? — с трудом выговорил директор. По его лицу действительно струились слезы. Перед глазами все еще стоял Паша. В ушах звучал его последний крик. — Я же прогнал тебя. Велел уйти…