В последние годы жизни Эфрос руководил Театром на Таганке, который остался тогда без главного режиссёра Юрия Любимова. На новом месте Анатолию Васильевичу пришлось нелегко – часть труппы не приняла его и буквально начала травить. Сложные отношения в коллективе не помешали Эфросу поставить шесть спектаклей, среди которых – «На дне» по пьесе М. Горького и «Мизантроп» по пьесе Ж. – Б. Мольера.

Он также ставил спектакли во МХАТе, Театре имени Моссовета, Театре имени М. Ермоловой, «Современнике», Театре-студии киноактёра, работал на сценах театров США, Японии и Финляндии. А ещё Эфрос снимал фильмы («Шумный день», «Високосный год», «Двое в степи», «В четверг и больше никогда») и телеспектакли («Борис Годунов», «Страницы журнала Печорина», «Марат, Лика и Леонидик» по пьесе «Мой бедный Марат, „Таня“ А. Арбузова, „Острова в океане“ по Э. Хемингуэю, „Ромео и Джульетта“).

Анатолий Эфрос написал четыре книги, посвящённые любимому делу: „Репетиция – любовь моя“, „Продолжение театрального рассказа“, „Профессия: режиссёр“ и „Книга четвёртая“. Разносторонних талантов был человек, яркий.

В телевизионный спектакль „Страницы журнала Печорина“, поставленный по „Герою нашего времени“ Лермонтова, на роль Грушницкого Эфрос пригласил Миронова. Самого Печорина играл знакомый Миронову по совместной работе над картиной „Мой младший брат“ актёр Олег Даль.

„Я тоскую по актёрской сосредоточенности, – делился Эфрос. – И в Миронове я её нашёл. Нашёл мгновенное понимание и сосредоточенность. Он сразу понял (а актёр понимает не только головой, не только логикой), почему ему, с его кинозвёздной популярностью в нашем фильме предложена не главная роль Печорина, эффектная как бы во всех отношениях, а роль закомплексованного Грушницкого, который только стремится изо всех сил быть эффектным. То, что я сейчас говорю о Грушницком, – не совсем из нашего фильма, скорее, из хрестоматийного представления о лермонтовском произведении“.

Их взгляды на постановку совпадали. „Я как раз хотел уйти от хрестоматии, и Миронов это сразу понял, – продолжает Эфрос. – Он понял значение и серьёзный смысл „второй“ роли. Ему не надо было долго объяснять, что Грушницкий – славный малый, которому удобно жить в той самой жизни, в которой Печорину – неудобно. Жизнь одна и та же, окружение одно и то же, но один человек в этом окружении – просто славный малый, а другой – Печорин. Один – добродушный, влюблённый, расположенный к людям. А другой – Печорин.

Не закомплексованную человеческую посредственность надо было воспроизвести в Грушницком, а нечто покладистое, приспособленное к жизни, как бывают приспособлены милые, чуть нелепые щенки. Они по дурости могут сделать что-нибудь нелепое, могут даже укусить кого-то, но не по сознательному умыслу или злобе.

Миронову понравилось всё, что я говорил, хотя, как умный человек, он понимал, что таким образом я подготавливаю для фильма не столько даже его, Миронова, сколько свою трактовку главного героя – Печорина. Но если уж быть точным, для фильма одинаково важны были оба – и Олег Даль, и Андрей Миронов. Важна была определённая расстановка сил, то есть человеческих типов“.

Особо отметил Эфрос многогранность актёрского таланта Андрея Миронова, а заодно и его деликатность: „Есть такое понятие в кино – типаж. В данном случае оно не имело никакого значения, потому что Андрей Миронов – никак не типажный актёр. В нём есть мягкость, есть как бы фактура пластилина, которая, на мой взгляд, очень заманчива и в кино, и в театре, особенно когда изнутри актёрская природа освещена умом. Миронов может лепить из себя многое. Вполне вероятно, в другом фильме он бы вылепил Печорина. Но у меня, повторяю, был Олег Даль. И ни малейшей царапины по этому поводу я от Миронова не почувствовал.

Не знаю, чем это объяснялось – скромностью, воспитанием или, может, ему было просто интересно встретиться со мной в работе? Или роль ему и вправду понравилась?“

Андрей отзывался о совместной работе с Эфросом не менее тепло. „Неожиданное приглашение на роль Грушницкого я воспринял с восторгом и трепетом, – рассказывал он. – Я плохо помню весь процесс съёмок, но отлично запомнились отдельные, очень точные замечания Анатолия Васильевича и удивительные его показы. Я, например, до сих пор не могу забыть не только отдельные фразы и реплики, но и интонации. Почему так важен был его показ? Я ведь не очень люблю, когда мне показывают, мне лучше что-то объяснить. Но это был не актёрский, а именно режиссёрский показ. То есть он показывал самую суть – в отдельной реплике, в интонации этой реплики он показывал суть поведения, настроения, душевного состояния героя. И это было удивительно в стиле всего спектакля в целом, в духе той общей атмосферы, которую он стремился создать. И стиль понимался не головой, а всем существом… Меня очень увлекла его затея преодолеть выработанный нашей средней школой стереотип восприятия Грушницкого как самовлюблённого, не очень умного фанфаронистого сноба. Эфрос пошёл по пути максимального очеловечивания, я бы даже сказал, облагораживания этого персонажа. Он хотел, чтобы наш Грушницкий был носителем чего-то подлинного, доброго, душевного. Не знаю, в какой мере мне это удалось, но я пытался „вытащить“ из своего героя его детскую непосредственность, беззащитность и, не побоюсь этого слова, нежность.

Меня поразила атмосфера на этих съёмках. Кто сталкивался с работой на телевидении, знает, какой сумбур и какая неорганизованность там вечно царят. Ничего подобного не было на съёмках у Эфроса. Напротив, возникало ощущение, что люди работают вместе всю жизнь – такая была во всём четкость и слаженность. Какая там была удивительная тишина!“

А вот что писали критики о спектакле „Страницы журнала Печорина“: «И режиссёр, и Андрей Миронов отнеслись к Грушницкому благосклонно. И хотя все поступки и все слова Грушницкого комментирует – то снисходительно, то презрительно – сам Печорин (это ведь его „журнал“!), тем не менее Андрей Миронов упрямо защищает Грушницкого от иронии и насмешек. Ведь не Грушницкий же повинен в том, что его торопливая молодость столкнулась с этой усталой душой, с её мертвящей пустынностью.

Конечно, Печорин и умнее, и проницательнее. Но у Печорина будущего нет и быть не может, его судьба на излёте. А Грушницкому верится, что вся жизнь ещё впереди.

В таком резком противостоянии душевной распахнутости Грушницкого и глухой замкнутости Печорина, мальчишеской бравады одного и непроницаемого спокойствия другого вся история злополучного поединка становится фатально неизбежной. Грушницкий целится неуверенно, его пистолет ходит ходуном, – слишком уж она похожа на убийство, эта дуэль. И промах приносит ему понятное успокоение. Глядя прямо в глаза Печорину, который уж, конечно, не промахнётся, Грушницкий на краткий миг возносится вдруг до высоты своего собственного идеала. Он погибает так, как ему хотелось бы жить.

Грушницкого жаль: какая, в сущности, вздорная смерть на рассвете жизни»[48].

После Грушницкого был Вязовнин в телевизионном спектакле „Возвращение“, поставленном режиссёром Павлом Резниковым по повести Тургенева „Два приятеля“. Трагическая роль, в чём-то перекликающаяся с ролью Грушницкого. С подачи своего товарища Вязовнин женился на красавице Верочке, очень скоро усомнился в своих чувствах к ней, уехал на время за границу, где погиб на дуэли. Можно сказать, что этой ролью Миронов закрепил свой успех драматического актёра.