— Оборудование было смонтировано ещё при строительстве здания. С тех времён поддерживалось в хорошем рабочем состоянии. Да и перед заражением я получил информацию, что оно работает.

— А почему молчал?

— А ты бы вспомнил, когда бы осознал, что всё, кирдык, жизнь кончилась?! Только если бы раньше взяли антенны, то что бы с ними делали? Кто бы за ними присматривал?

— А община заров?

— Да какая там община заров! Их мало, здание большое. Если неожиданно подъехать на танке и напасть, можно перебить защитников, а остальные сами сдадутся.

— Но, насколько мне известно, их контролирует Крылатский. Прилетят на своём шарике и ничего от танка не оставят.

— Да тут главное просчитать время, чтобы перед грозой! В грозу они точняк не полетят. В грозу хана их шарику… — Он икнул и не закончил ругательства. — А классная рифма получилась, да, братуха?

Камиль поморщился и вернул разговор в прежнее русло — обсуждать сомнительные поэтические способности брата ему не хотелось:

— А танк как в грозу пойдёт?

— Нариман, да ты меня не слушаешь совсем! Танк должен уйти перед грозой, а когда гроза начнётся, с общиной уже всё будет кончено. Они будут уже наши вассалы. Вот смотри… — Камиль взял огрызок карандаша и прямо на столе стал рисовать схему.

* * *

Володька, Инга, Александр Лукашенко и его отец Григорий Евстафьевич сидели в Ротонде у Профессора на первом уровне. Все, кроме Володьки, которому не позволял противогаз, пили чай, заедая его малиной.

Григорий Евстафьевич отложил гитару, подсел к столу:

— А налейте-ка мне, Ингочка, тоже чашку чая. Только мне с молочком, я за эти годы так и не отвык от чайка с молочком, как у нас в Забайкалье пили. Хоть и чай уже не чай, а травяной сбор, всё равно люблю с молочком.

— А как же вы из Забайкалья оказались в Москве? — спросила Инга.

— Да очень просто, — Григорий Евстафьевич отхлебнул из чашки, вытер густые тёмно-русые усы. — Я как раз в этот момент с сыном, — он кивнул на Александра, завладевшего гитарой и наигрывавшего что-то медленно-задумчивое, — ехал в гости к тёще на Рязанщину. Да и застрял в Москве, когда вся эта зараза началась. Паника началась как раз в тот момент, когда мы с сыном прогуливались по Воробьёвым горам. Я привёз его сюда показать МГУ, так как всегда мечтал, что сын будет учёным. Он тогда был малышом пяти лет. Вот я и решил с детских лет приобщить его к образованию, так сказать. Приобщил… — он хохотнул, вновь отхлебнул из чашки, вновь вытер усы. — Ничего сказать не могу, образование сын действительно получил. Первые-то годы многие доценты и профессора МГУ были ещё живы. Он и в технике, и в электронике, и в истории разбирается, тут уж Профессор постарался…

— Да, мальчик талантливый. — Профессор поставил чашку на стол. — Налей мне, Ингушка, тоже ещё чайку. Жалко, Владимир, что вы с нами почаёвничать не можете, хороший чаёк, из травок душистых…

— Не переживайте, Профессор, чаю я и дома попью. Не за тем сюда прилетели.

— Ну, за чем прилетели, всё успешно завершили. А не страшно было вам, душа моя, — Профессор повернулся к Инге, — подниматься на шпиль?

Инга рассмеялась:

— А я высоты не боюсь! С детства штурмовала вершины ЦКБ. А вы знаете, Профессор, если смотреть на вашу эмгэушную звезду с площадки шпиля, то она похожа на свернувшегося дракона?

— Нет, душа моя, я не знал. Я же сам туда никогда и не поднимался. Знаю только, что она была самой большой звездой в Москве, больше, чем рубиновые звёзды Никольской и Спасской башен. А теперь она единственная…

— А летать не боитесь? — Александр перебирал струны гитары, извлекая грустную тягучую мелодию.

— Люблю аэростат. Поднимаешься в небо и чувствуешь себя свободной. Такой простор! Раньше всегда завидовала птицам, потом всем тем, кто жил до катастрофы и мог летать на самолётах, вертолётах, космических кораблях… Это, наверное, у меня от отца, — Инга опечалилась. — Наверное, он уже никогда не вернётся…

— А скажите, душа моя, почему у вас позывной Штирлиц? — поспешил перевести разговор на другую тему Профессор.

Володька засмеялся:

— А это вопрос не ко мне, ответ там, — он показал рукой на Ингу.

Профессор повернулся к вновь улыбнувшейся Инге.

— Знаете, Профессор, мы с Густавом, когда были детьми, посмотрели фильм «Семнадцать мгновений весны», и Володя нам показался живущим, как Штирлиц, в стане врагов, в бункере. Мы так играли. — Инга раскраснелась, вспоминая годы детства. — Вы знаете, Володя стал выходить на периметр, когда ему едва исполнилось шесть лет. Со взрослыми, правда, с отцом, матерью или Константином Федоровичем. Для него специально подогнали баккостюм. Бункер как раз в то время разрабатывал костюмы на разные возрастные группы, чтобы дети бункера могли выходить на периметр. А нам с Густавом было года по четыре. Он нам казался взрослым и большим. Ещё очень смешил его костюм. Но мы ему очень сильно завидовали, нам хотелось иметь такие же костюмы. Вот так мы и подружились.

— Тот костюмчик мне достался от Антона Власова. Его только немного укоротили ремнями, он и сел как влитой. Антон Анатольевич и сейчас может свои костюмы отдавать детям, а в молодости и подавно. Кто видел его со спины, были уверены, что это подросток.

— Это ваш Левша-инженер? — спросил Александр.

— Он! Поседел только, а так всё такой же: маленький, худой, веснушки во всё лицо. Маленькая собачка до старости щенок, короче.

— Зато какой мастер! Всё в руках горит. Он очень много придумал для дирижабля.

— А кто полетит, определились? — Профессор потянулся за чашкой.

— Да нет, другие анклавы опять затеяли грызню. И это когда уже почти заканчиваем строительство! Из наших, решено, полетим я, Воронов, Инга, Густав. Мы уже в теории и на практике, на аэростате, провели учения. А вы же были на Готланде, Профессор? Расскажите! Я, конечно, изучаю ту информацию, которая у нас имеется в «Ломоносове», но живой рассказ всегда лучше.

— Знаете, душа моя, остров как остров, ничего особенного. Сто двадцать пять километров в длину и пятьдесят в ширину, чуть более пятидесяти тысяч жителей — в то время, конечно. Не торопясь, можно было объехать на машине за два дня. Солнце, море, пляжи. Единственный город острова — белоснежный Визбю. Попадаешь будто в тринадцатый век: крепостные стены, узкие улочки, двух— и трёхэтажные средневековые строения, покрытые белой, жёлтой, розовой штукатуркой. Черепичные крыши. И море роз: на клумбах, на стенах домов, розами украшены фасады, парки… От этого пьянящий сладкий запах везде. Но таким остров был раньше, а каков он сейчас, не знаю. Хотя думаю, что там нет того, за чем вы собираетесь.

— Почему нет? — встрепенулась Инга.

— Потому что чуйка, — за Профессора ответил старший Лукашенко. — Знаешь, дочка, что это такое?

— Знаю. — Инга задумчиво поставила чайник на стол. — У самой чуйка как у зверя лесного. Вот прямо сейчас сердце не на месте, будто что-то случиться должно…