много оставлено на владение чарами, которое, как казалось новоиспечённому крылатому, тут в разной мере присутствовало у всех.

— С твоего позволения, — тихо проговорила фиалковая молодая самка, уже накинувшая на спину чёрную ткань облачения. Прежде, чем Александр успел ответить, послушница быстро махнула ладонью передней лапы перед его мордой, при этом выделяя из неё кипящую прану. Человек, погружённый в долгий драконий кошмар, опасливо дёрнулся — юная, но сильно повзрослевшая со времени первого знакомства прислужница почти в прямом смысле играла с огнём. Выпусти она немного больше энергии — её господин в лучшем случае побреется и обожжётся. Однако драконице удивительно хорошо давался контроль боевых чар, и крайне нежным температурным ударом она лишь обсушила шерсть менее талантливого, но каким-то образом превосходящего по званию Воплощения.

Не завтракая — хотя драконы, насколько выяснилось по общим трапезам, в принципе ели только раз в день, днём — Тёмные спустились с башни в центральный зал. На церемонию собирались не только работники храма, но и драконы из города, всё познание о котором ограничивалось у Александра прогулками с Артарой. Сложно было исходя из них прикинуть население Утгарда, но, учитывая, что других святилищ в нём не имелось, не слишком много посетителей набиралось — около пятидесяти прихожан при двухстах служителях. Обряд при том проводили лишь трое — сами Воплощения, что вышли под купол в центр. Вокруг устроились все воспринимающие слово Тьмы: как отдавшие себя ей жрецы, так и лишь прикасавшиеся к ней «миряне». Многие из них присели прямо на пол, жёсткий и холодный, но некоторые продолжили стоять на четырёх лапах, лучась преданностью и уважением в своих глазах. Но молчали все.

Подать голос первому предстояло Варладу. Он уже несколько дней заблаговременно тренировался, чтобы не испортить своё первое выступление, хотя действие ему, как «недоумку» и «возвращающему опыт Воплощению», предстояло простое. Проблема заключалась в том, что теперь это приходилось делать на большую публику. В мохнатом теле, даже среди драконов, Александр чувствовал себя идиотом, а ему ещё и повелели тянуть одну низкую ноту, пока остальные Воплощения будут петь. К этому глупому действию и к перебарыванию своей стеснительности подстегнуло лишь воспоминание о том, как пригрозила поступить Арма, если он этого не сделает. Но всё равно, несмотря на все обещания, служба началась не по плану — Арма начала исполнение первой, а нерадивый помощник вспомнил о своём деле только на середине первой строчки её исполнения.

Тучи заслонили небо,

Поднимая клубы пыли.

Бойко бились быль и небыль,

Свет и прошлое забыли.

На границе меж мирами,

Продвигаясь по спирали,

Мы, рождаясь, умирали,

В каждой точке застывали.

А поверх низкого, резонирующего с гудящей нотой и растекающегося под куполом пения Армы, Намира контрастно-тонко вступила тягучим припевом.

Вышина!..

В вышине над бурей

Тишина!..

В тишине лечу я.

Белый свет

Без края и грани…

Смерти нет,

Но в жизнь не играю!

Александр не мог понять мотивов выбора именно такой песни. Его разум озадачивался, отчего в гимне нет ни слова о могуществе Тьмы, как будут награждены верные и покараны сопротивляющиеся учению — всего того, что обуславливает успешность религии. Но тело его действовало рефлекторно, само повышая или понижая тембр для гармонии мелодии, которая будто самостоятельно, без усилий со стороны Воплощений, выходила из них. Слушатели преображались от звуков не оглушительных, но неимоверно сильных. Кто сидел — вставали, стоявшие падали ниц, но устремляли взоры не на троих поющих, а ко звёздному потолку, словно гудящему и поющему самостоятельно.

В поисках всесильной мощи

Или жизни без заботы

Наши дни и наши ночи

Проводили мы в работе…

Но забыто наше дело

Вечным времени потоком.

Всё к началу улетело,

Возвращалось всё к истоку.

Вышина!..

В вышине над бурей

Тишина!..

В тишине лечу я.

Белый свет

Без края и грани…

Смерти нет,

Но в жизнь не играю!

Намира и Арма пели одновременно, мелодия словно обрела несколько слоёв с разной скоростью движения — торопливое и тревожное контральто Армы, восхищённо-протяжное сопрано Намиры и будто застывший в вечности голос Варлада, выступавший фоном для слов. Александр более не обращал внимания на вдохи и выдохи, его захватило то, что он делал — он сам как бы стал лишь одним из слушателей, пока сама Тьма проявляла свою красоту.

Не сговариваясь, в один миг Воплощения почти резко оборвали исполнение, так и оставив своих прихожан за пределами жизненной суеты, в бесконечном пространстве вселенной. Бывший человек испугался неизвестно чего — ощутил, возможно, в себе что-то незнакомое прежде, или сам попал под гипнотическое впечатление гимна, начав осязать разум звёздного неба, имитируемого потолком. Арма тоже безвольно стояла, пока Намира, подняв лапу к пасти, шёпотом, но слышно всем в зале благодаря чудесно выверенной акустике, произносила сложные для понимания, но заставляющие цепенеть от благоговейного ужаса слова:

— Я убила Намиру, когда та осознала, что нельзя совмещать навязывание своей воли Вселенной — цель многих кобников — и отрешение от своей воли, через которое Вселенная путает навязанное со своим. Да, если ты — Вселенная, ваши воли одинаковы. Но что тебе, всему живому существу, до капризов своего когтя? Это ты сам используешь коготь вместе с другими, чтобы делать вещи или рвать врагов. Послушник, учись у себя же. Если нутро хочет командовать телом — возбуждает желание много есть и много спариваться — тебя учат твоей волей брать себя под контроль для достижения цели, поставленной разумом. Зрелый разум, охвативший Вселенную, забудет о прежних целях той её части, из которой он расцвёл. Как же мало тех, кто преодолел всё обучение до конца! Эгоистичные кобники останавливаются на предпоследней стадии, когда уже им подвластны законы Вселенной и события в ней. И даже если кто-то и желает обучаться дальше, то не мирится с полной потерей того, что раньше считал собой. Такие не желают открывать правды, бегут