— Хорошее тут место, — как-то невпопад ответила эльфийка, а затем спохватилась. — Да выведу, небе покойся. Жаль только, что разминулась с этим…

В это время Зугги подошел и, смущенно переминаясь с ноги на ногу, кашлянул. Опустив чуть голову, помялся еще немного, неуютно чувствуя себя под взглядом двух пар женских глаз.

— Это… я вот чего… — Он вдруг поднял взгляд, и эльфийская волшебница неожиданно почувствовала себя здесь лишней.

— Ну в общем… Лейза, тебе пара рук в доме не пригодится? — наконец решился пожилой кузнец, — Ты не думай, я работник справный…

Воцарилось долгое молчание. Зугги уже начал в душе проклинать себя за слова, но тут преобразившаяся и помолодевшая ведьма (э-э, да ведь ей на самом деле и сорока-то нет!) ответила.

— Работник в доме мне не нужен. А вот…

«Ну же, смелее!» — ободряюще улыбнулась ей эльфийка, что наконец разобралась в ситуации.

Но слова этим двоим и не понадобились. Они долго смотрели в глаза друг другу, затем медленно, неуверенно, улыбнулись и ушли в дом.

Дом, милый дом…

Молодой воин в тонкой, потертой, но еще вполне серебристой кольчуге шел след в след за эльфийской волшебницей и размышлял о превратностях судьбы. Дом — сладкое и в то же время полузабытое слово. Ибо не имелось у него на свете ни дома, ни отца с матерью. Хотя имелось много чего другого…

Из размышлений его вывел чарующий и в то же время чуть насмешливый голос.

— Вон и тракт впереди. Сам доберешься? — Зеленые глаза смотрели строго и в то же время испытующе.

Парень вздохнул, с непонятной тоской посмотрел в ту сторону, где на дороге пылили повозки и всадники, а затем вернул взор на волшебницу.

— А тебе в какую сторону, Кана?

— Тиренолл, — коротко ответила та, прикидывая, что еще задумал этот вояка, оказавшийся опаснее отравленного клинка.

Уточнив, что это в сторону столицы Крумта, тот кивнул и сообщил, что ему вообще-то туда же.

— Я ведь быстро пойду — не угонишься, — скептически сообщила лукавая эльфийка, внезапно ощутив, что ей и самой хочется разобраться в образе мышления людей вообще — и этого воина конкретно.

Недурен собой, весьма неглуп — а почему бы и нет?

— А куда спешить-то? Если я правильно понял, некромант след потерял и тебя до городка не обгонит ну никак.

Подумав немного, эльфийка вынуждена была согласиться. И все же она задала вопрос, что мучил ее еще со вчерашнего вечера:

— Скажи правду — ты действительно попытался бы меня вчера убить?

Однако нахала, оказалось, не так легко смутить. Он хмыкнул, глянул с хитринкой.

— Охотно верю, что ты сильная волшебница. Но правда и то, что я тоже очень сильный и весьма опытный солдат. Если бы мне действительно понадобилось тебя убить, тогда да — убил бы.

Кана некоторое время изящно плыла рядом ним, размышляя.

— И что же — не жаль было бы? Я ведь вижу, как ты на меня иногда посматриваешь, и прекрасно догадываюсь, что при этом думаешь…

Молодой наемник рассмеялся вместо ответа осторожно поцеловал узкую, пахнущую яблоневым цветом кисть, но сказал совсем другое:

— Должно быть, мы хорошо смотримся рядом.

Действительно, они уже стояли на обочине широкого, протянувшегося почти через весь остров тракта. По дороге, скрипя, и ехали телеги, да фуры величаво проплывали под цокот копыт, иногда проносились спешащие куда-то по своим делам всадники. Но многие из проезжавших через некоторое время украдкой или в открытую поворачивались, дабы вволю поглазеть на незабываемое под лучами утреннего солнца зрелище: неописуемой красы чистенькая златовласка в умопомрачительном платье и пыльно-стальной воин с мечом за спиной.

Неугомонный Карлос где-то в городке раздобыл гитару, и теперь Линн, сидя на ступенях широкого крыльца и полузакрыв глаза, слушала непривычно горячую темпераментную мелодию, вылетающую из-под его пальцев. Прислушавшись еще чуть, она обнаружила, что в каком-то нетерпении отбивает ритм туфелькой. А почему бы и нет?

— Да простит меня Кана… — пробормотала она, срезав с куста алую розу и по обычаю тамошних женщин, поведанному ей Карлосом, приколола к своим чуть отросшим темным волосам.

Летний вечер, мягкая и благодатная пора, уже догорал над Тиреноллом. Небо было чистым и ясным благодаря взаимопониманию обоих старших волшебников, и солнце уже почти скрылось за недальними горами. Дневная жара спала, но бодрящая ночная прохлада еще только приходила, холодными змейками обвивая ноги.

Сказать, чтобы Линн так уж умела танцевать, было бы весьма большим преувеличением. Тем не менее она уже который раз доверилась своему чутью. Выйдя на середину небольшой, вымощенной камнем площадки перед крыльцом, она замерла. Закрыв глаза и отдавшись на волю плывущих в ней чувств, девушка нетерпеливо прищелкнула пальцами. Раз, другой — словно отбивая ритм.

Молодой музыкант понял ее намерения, подстроился и начал аккомпанировать ей. Неспешная, томная и в то же время непонятно будоражащая мелодия полилась. Вырвавшись из пределов полутемного садика, она взлетела ввысь, кружа в себе весь город.

Линн танцевала. Древний как этот мир, сладкий как вино и в то же время зажигательный танец никогда не виданных ею женщин из далекой, теплой и прекрасной страны. Да она и была ею — страстной, порывистой и прекрасной смуглянкой с алой розой в волосах…

Тетушка Фло, что покачивалась в излюбленном кресле и задумчиво довязывала очередное изделие, подняла голову — и спицы изумленно замерли в ее пальцах. Волшба — здесь творилась великая, непонятная и прекрасная волшба.

Сначала вокруг стали летать дивные, феерически светящиеся величавые птицы с длинными хвостами. Возможно, то были вовсе не птицы, а сильфиды или духи, но походили они больше всего на больших, медленно пролетающих птиц никогда не виданных расцветок и пород. Затем меж ними поплыли туманно расплывшиеся неяркие звездочки, увлекаемые музыкой в безудержный хоровод вокруг танцующей. Они на миг словно прильнули к ней ласковом прикосновении, и беззвучно раскрылось видение.

Истомленный жарким южным солнцем город, над которым, едва замаскировавшись под ветерок пролетала мелодия. В такт ей вышагивали двое смуглых и усатых солдат у выбеленного беспощадным солнцем здания, беззвучно аплодировал музыке едва полощущийся на высоком шпиле флаг с изображением борзой собаки; величаво качались диковинные, невиданные пальмы и даже конь под всадником, пронесшимся по выложенной плитками площади, копытами высекал искры согласно наплывающей мелодии…

А Линн кружилась, и туфельки ее со звуком твердого дерева выбивали ритм, а в гордо вскинутой руке эхом отдавались невидимые кастаньеты — и не было предела этой волнующей, неудержимой и в то же время нежной силе. Все быстрее и быстрее кружилась Линн, перестраивая и перекраивая окружающий мир по своему разумению. И с последним аккордом обрушившись вниз пенистым прохладным валом чистейшей океанской волны.