Поблизости, в засаде, должны находиться Поддубный и Третьяк. Они-то и завершат дело.

План, предложенный Валей, был настолько ясен, что долго думать над ним не приходилось. Его безоговорочно одобрили.

— Вот только одно обстоятельство... — после короткой паузы сказал Третьяк. — Ты, Валя, подвергаешь себя страшной опасности. Правда, мы будем следить за твоим «кавалером»...

— Есть еще какие-нибудь соображения? — спросила Валя.

— Нет. Мы согласны.

— Следовательно, приступаем к действию, друзья. Я слышала последние новости с фронта. Продолжаются тяжелые бои.

— Наши перешли в наступление? — потянулся к ней Поддубный.

— Нет, еще отступают. Сданы некоторые города...

Первой ушла Валя, а вскоре и Третьяк. На прощанье они обнялись с Поддубным, как тогда, перед диверсией на нефтебазе. Тот день навсегда породнил их. И вообще крепкие пожатия рук, объятия значили для подпольщиков неизмеримо больше, чем в мирное время. Это была клятва на верность, на дружбу, на боевое побратимство и — кто знает? — может быть, и прощанье... Ведь все они ходили будто по тонкому льду глубокой реки, рискуя ежесекундно провалиться, как Охрименко и Володя Котигорошко...

Было ветрено, по земле стелился шлейф из песка и пыли, с деревьев облетали желтые листья. Колонны немецких машин проехали, и Брест-Литовское шоссе глухо молчало в безлюдье. Лишь пробегала по тротуару девчушка без пальто, с распущенными косичками, бежала так быстро, словно за нею гнались. Третьяк, проводив ее взглядом, подумал: «Тоже бедняжка хлопочет», и в это время к нему подошла Валя.

— Не удивляйся, Леня, я ждала тебя, ведь нам по дороге. Хочется еще поговорить. Я считаю, не следует часто оглядываться по сторонам, это неизбежно вызывает подозрение. К тому же мы ходим по своей земле, не в чужой стране, которую захватили.

Третьяк отложил загнувшийся воротник ее пальто.

— Вполне логично. Фашисты вон как поднимают голову, а боятся, дрожат, как преступники. Недаром же установили комендантский час.

Они шли по узкой улочке, поднимавшейся вверх, в центр Шулявки. Вдоль тротуаров тянулись высокие заборы с наглухо закрытыми калитками, окна низеньких домов были плотно закрыты ставнями, — все попрятались от постороннего глаза. Впереди, чуть правее, за холмом начинался Глубочицкий переулок, а от него — прямая дорога на Подол. Валя слегка замедлила шаг.

— Мне так приятно быть с вами, когда собираемся вместе: ты, Сеня Поддубный, Павловский, обе наши Елены, даже расставаться не хочется. Будто все, как тогда, на заводе, когда мы собирались вокруг Анания Ратушного и Вали Гончарова. Теперь я поняла: определяющая черта, которую выработала в нас школа, комсомол, — это коллективизм. И еще одно: стремление жить не для себя, не для развлечений и собственного благополучия, а во имя высоких идеалов. Как это окрыляет! Поверишь, Леня, я счастлива, по-настоящему счастлива тем, что старшие товарищи предложили мне включиться в борьбу за Киев, за нашу Родину. Я готова ценою своей жизни оправдать их доверие. Раньше мы работали, порою не задумываясь, что это очень важно, и сами себе казались обычными. А теперь словно выросли в своих глазах.

— Не только мы, — поддержал ее Третьяк, — детишки и те сразу повзрослели.

— Ты прав, — согласилась Валя. — Взять, к примеру, нашего Павлика. Озорником рос, я уж думала: что из него выйдет? А погляди — добровольно пошел на фронт. Интересно, где он сейчас воюет, мой мальчик? Когда мы прощались, он сказал: «Если я не вернусь, то знай, что погибну честно, буду бить врага до последней возможности. И в плен не сдамся». Я тоже заверила, что не будет и ему стыдно за свою сестру. Да разве мы одни? Таких — миллионы...

В небе появилась армада «юнкерсов», наполнив весь простор тугим ноющим звуком. «Юнкерсы» летели звено за звеном. Тоже на восток... Горестно было смотреть на них, видеть их в своем небе и не иметь ни малейшей возможности что-то предпринять, уничтожить эти смертоносные стаи. Появление вражеских самолетов будто изменило направление Валиных мыслей.

— Помнишь, Леня, на прошлой неделе я ходила по селам менять спички, нитки, всякую мелочь на продукты. Особенно порадовала меня Ядловка[3]. Оказывается, там уже действует небольшая, но энергичная комсомольская группа. Спасают пленных красноармейцев, поддерживают связи с партизанами. Посоветовала им разыскивать и собирать оружие. В других селах пришлось самой создавать инициативные группы. Приятно, что молодежь не поддалась вражеской агитации, не деморализовали ее и зверства фашистов.

— Надо бы и мне наведаться туда, — сказал Третьяк. В Бышевском районе проживает моя тетка. Попытаемся через нее наладить связи с местными подпольщиками.

На подходе к улице Артема перед ними, размахивая руками, прошмыгнул чернявый мальчишка в тюбетейке. Валя окликнула его:

— Привет, сынок!

Тот молниеносно оглянулся.

— Ма? — Это означало «мама». — Привет!

— Летишь-то куда? — спросила Валя, а Третьяку шепнула: «Посмотри, какая улыбка». Искристо-белые зубы прямо-таки освещали все лицо.

— В кино. Опаздываю.

— Ну, беги.

Провожая мальчишку умиленным взглядом, Валя сказала:

— Это Татос Азоян из группы Егунова.

— Татос? — удивился Третьяк. — Так я же его знаю. Мы познакомились в первый день моего возвращения в Киев. Взрывчатый парень. Хотел камнем запустить в фашистского велосипедиста. Я едва удержал его. Теперь он, конечно, не узнал бывшего «дядю с бородой»...

— А я «открыла» Татоса в сто первой школе, где приходилось бывать как представителю горкома комсомола, — продолжала Валя, следя за пареньком до того мента, пока он не исчез. — С его языка и слетело приставшее ко мне прозвище «комсомольская мама». Правда, дальше сто первой школы оно не пошло. Азояны живут вот здесь. — Кивнула на стоявший слева от них двухэтажный дом.

Третьяк посмотрел. Он увидел в оконном прямоугольнике полную женщину в цветастом халате. Это была мать Татоса — Мариам Погосовна...

Расставались на углу улиц Глубочицкой и Артема. Как всегда, Валя не торопилась подавать руку. Видимо, не влекла ее к себе глухая пустота домашнего очага.

19

«О, представители немецкого командования такие галантные! С вами интересно беседовать, вы прошли всю Европу. Я не поняла вас, повторите, пожалуйста. Вы о чем? Ах, да. В Киеве прекрасная осень. Мне нравится ваша военная форма. Спасибо за комплимент. Все девушки мира к вашим услугам.