— Гавана. И добавил, что к компании у него никаких претензий нет, как раз наоборот. Он-то в Париже побывал, город — красотища, но рассказывать о нем он сегодня не будет, потому что его интересуют совсем другие красоты.

Леонардо в очередной раз отжал подоткнутую под дверь тряпку, которая уже не удерживала воду, и возле порога образовалась лужица; потом поставил на огонь очередную порцию сорго и пошел в туалет. Вернувшись, вытащил из-под груды бумаг на столе книгу, включил магнитофон, примостившийся на одной из книжных полок, и подсел ко мне. Негромко запел Франко Дельгадо. Лео раскрыл книгу, вынул из нее какую-то бумагу и протянул ее мне, спросив, приходилось ли мне видеть портрет Антонио Меуччи. Я приподнялась. Моему взору предстала черно-белая фотография некоего сеньора с усами и густой белой бородой, в темном костюме, чрезвычайно серьезно смотрящего куда-то вправо. На что смотрел Антонио? Понять невозможно, но мне показалось неимоверно важным то, что я его увидела. Заметив мое изумление, Лео улыбнулся: этот портрет прислал его итальянский друг, и когда он впервые его увидел, то разглядывал так долго, как будто собирался своим взглядом заставить Меуччи повернуться к нему и поздороваться.

— Когда документ будет у нас, я в последний раз попрошу тебя о маленьком одолжении, — произнес Лео.

Он уже видел этот документ и сказал, что там есть три схематических рисунка. Один из них представляет собой план квартиры Меуччи в театре «Такой», с разделением на комнаты, и именно там изображены два человечка, один — в лаборатории, и другой — в одной из комнат, и оба соединены проводом, проходящим через всю квартиру. Похоже на фотофиксацию эксперимента, так что эту картинку понять может каждый. Проблему представляют два других рисунка, вернее, схемы, которые дают технические пояснения этого соединения, то есть это схемы электрических цепей, которые, честно говоря, Леонардо толком понять не смог. А поскольку я человек науки, то уж точно смогу правильно интерпретировать эти схемы, и в этом заключается его просьба: перевести эти рисунки на самый простой язык, который был бы понятен в том числе писателю, чтобы потом он снова перекодировал его — на литературный язык. Эвклид в своих подозрениях оказался прав: писатель в этих рисунках ничего не понял, он всего лишь сознавал их значимость. Я ответила, что да, я согласна, хотя должна предупредить, что электрические цепи — не моя специальность, а поскольку сама я этот документ никогда не видела, то не имею ни малейшего понятия, что там может быть. Так что пусть Лео больших ожиданий на меня не возлагает. Он же с улыбкой сказал, что у меня на лбу написано «отличница» и что, конечно же, расшифровка никакого труда для меня не составит. Льстец. Но мне понравилось. И не потому, что я испытывала потребность в похвалах, чтобы нормально себя чувствовать. Нет. Просто это было частью игры, а играл Леонардо мастерски. Наш счет был кристально ясен. А это самое главное.

Той ночью, когда нас сопровождали пришедший ливнем холод и тепло, даруемое чаем из лимонного сорго, писатель продолжил свой рассказ о жизни Меуччи. «Мы остановились на гибели „Телеттрофоно Компани“. Верно?» Так вот, в последующие годы наш неутомимый изобретатель занимался самыми разными вещами. Выздоравливая после несчастного случая на пароме, он строго придерживался рекомендованной ему медиками диеты с большим количеством фруктов и жидкости. А поскольку сидеть без дела он не умел, то начал экспериментировать, пока не получил шипучий напиток на основе фруктового сока, рецепт которого и запатентовал. Затем он создал новый соус и разработал несколько полезных для домашнего хозяйства вещей: фильтры для кофе и чая и даже прибор, контролирующий чистоту молока. Сверх всего этого, он обдумывал проект специального судна для хождения по каналам и разработал модель телефона в непромокаемой капсуле, который мог бы использоваться под водой для переговоров водолаза с кораблем. Наш человек, гений.

Что же касается его главного детища, то именно 1876 год стал для изобретателя крайне тяжелым, потому что тогда произошло сразу несколько событий. Четырьмя годами ранее Меуччи представил свою модель телефона вице-президенту «American District Telegraph», некоему Эдварду Б. Гранту, чтобы этот человек провел испытания аппарата. Мистер Грант испытания пообещал провести, однако после двух лет разного рода извинений и оправданий наконец признался, что потерял всю полученную от Меуччи документацию, так что никаких испытаний реализовать не сможет. Не хочется рубить сгоряча, но в этой якобы потере документации уже можно увидеть некую черную точку, которая разрастется в огромную тучу несколько лет спустя. Увидишь. Антонию пережил также отказ со стороны «Western Union Telegraph», руководители которого оказались столь заняты, что не нашли времени даже на то, чтобы присутствовать при демонстрации его «говорящего телеграфа». А в довершение всего — временный патент на одну из моделей телефона, оформленный в 1871 году, спустя три года закончил действие, поскольку Антонио не смог его продлить — не было денег. Нужно было всего десять долларов, но у него и их не было.

Вот так обстояли дела, когда в один прекрасный день 1876 года Антонио за завтраком прочел новость о том, что некто запатентовал телефон. Случай был прелюбопытный: в два разных регистра, но в один день, 14 февраля, были поданы две патентные заявки на одно и то же изобретение. Одна — от Александра Грейама Белла, американца шведского происхождения, а через несколько часов — вторая, от американца же Илайши Грея. Эта ситуация вынудила Патентное бюро подробно изучать обе заявки, но в конце концов было принято решение все же выдать патент Беллу. Как и следовало ожидать, Грею это не понравилось, и он инициировал судебный процесс, завершившийся подтверждением приоритета Александра Грейама Белла, и этот вердикт превратил его в официального изобретателя телефона.

Бедный Антонио. Узнав эту новость, он взялся за трудное дело восстановления своих прав, однако опирался в своих притязаниях не на истекший патент, а на то, что его изобретение давно является общеизвестным. С этого дня начался его крестный путь: он приложил немалые усилия, чтобы добиться признания своих заслуг как изобретателя телефона, и, думаю я, изведал пучины отчаяния, понимая, что пришел туда же, куда и другие, но гораздо раньше и с более надежными и полновесными результатами. Бедный Антонио. Я вот последней вступила в гонку за его манускриптом и оказалась как раз на половине этого крестного пути, пытаясь добиться хотя бы чего-нибудь, ну, не знаю, переставляя переменные туда-сюда, сокращая какие-то иксы, — и то я уже прихожу в отчаяние. Но в отличие