Сначала Анхель, как он мне сказал, очень расстроился, потому что вообще-то никто не имеет права касаться того, что принадлежит Маргарите, и уж тем более — какая-то итальянка, черт знает откуда появившаяся, но потом, в ночной тишине, во дворике бабушкиного дома, он стал думать, что все это — дерьмо. Эвклид выкрал документ у собственной дочки, Леонардо хочет за его счет продвинуть свой роман. Барбара возжелала его купить, в то время как сам он всего лишь хотел вернуть его Маргарите.

— А если подумать, — рассудил он, — какого хрена я должен что-то отправлять Маргарите?

Никакого, ответил он сам себе и повторил: ни малейшего. Короче, той ночью в бабушкином дворике он и решил, что, если уж Барбаре захотелось иметь этот документ — для писателя или для чего-то еще, — ему ее хотелки до лампочки. И Маргарита тоже может идти к черту, когда мы сами сможем вернуть документ, продать его итальянке и радоваться жизни.

«Мы». Анхель сказал «мы», и тогда мне пришлось снова прервать его, потому что мы — это множественное число, и в данном случае множество включало и меня, а я при этом ровно ничего о его планах не знала. Для меня по-прежнему существовала романтическая история о возвращении реликвии, о конверте, который поедет в Бразилию, о последнем «прощай» и прочей галиматье. Анхель улыбнулся и, опустив голову, сказал, что я права и он мне ничего не сказал, но на этот раз не из-за забывчивости или некоего предчувствия, а согласно принятому решению. Он не хотел ни о чем мне говорить, потому что хотел возместить ущерб, который, к счастью, даже еще и не стал ущербом, но при всем при этом он все равно считает, что должен все исправить. «Потому что есть еще одна вещь, о которой ты должна знать, Хулия», — сказал он. И я содрогнулась.

В Сан-Паулу Анхель ехал с мыслью вернуть Маргариту и жить с ней. Но, как я уже знаю, у барышни были совсем другие планы. Маргарита была крайне расстроена тем, что между ними произошло. «Глупости между мужем и женой», по его словам, привели к новому спору, и в процессе препирательств вновь была поднята тема реликвии. Анхель, естественно, знал, что эта реликвия собой представляла, однако понятия не имел о ценности этого документа, пока в один прекрасный день не прочел в «Гранме» статью об открытии Меуччи. Именно тогда он вспомнил о манускрипте, и ему в голову пришла гениальная идея — он предложить Маргарите продать бумагу. Из всего содержимого реликвии этот документ был единственным, не имеющим прямого отношения к семейной истории, — так почему бы не превратить ее в деньги? Маргарита восприняла это предложение как оскорбление, и с этого момента это стало одним из ее постоянных поводов для укоров. Именно по этой причине, когда они вновь коснулись этой темы уже в Сан-Паулу, она продолжила стоять на своем, заявив, что, видимо, не кто иной, как ее собственный отец, такой же корыстный тип, как он, Анхель, и похитил реликвию. И тогда Анхель, которому гораздо важнее нескольких жалких песо была возможность показать, что он не такой монстр, каким его выставила бывшая жена, заявил, что раздобудет реликвию и пришлет ей. Маргарита, конечно, ему не поверила, однако в Гавану он вернулся именно с этим намерением. Понятно, что, оказавшись здесь, он не смог придумать никаких путей, чтобы подобраться к Эвклиду — они были едва знакомы. Потому время шло и шло, пока в один прекрасный момент… В один прекрасный момент он познакомился со мной, а потом встретил меня на улице в компании Эвклида, и тогда его осенило: возможно, я и есть та точка пересечения, которая была ему нужна, чтобы добраться до Эвклида и реликвии. Поэтому он и пришел ко мне в тот первый раз, поэтому все и завертелось. И поэтому в то мгновение чувства мои смешались, нахлынула какая-то серая хмарь, все вокруг снова стало черно-белым, снова перед глазами замелькали кадры какого-то фильма, снова возникло желание свернуть ему шею, хотя я этого и не сделала. Не глядя на него, я закрыла глаза, слыша его дыхание и его прерывающийся голос, говоривший, что благодаря этому его первому импульсу мы и познакомились. Но потом все изменилось, абсолютно все. Он и сам не понимает, как именно, но как-то незаметно из средства достижения некой цели я сама стала его целью. Он меня полюбил и чувствовал себя очень неудобно именно по той причине, что первое его ко мне приближение было продиктовано иным интересом. Этот ущерб, хотя он еще и не проявился, Анхель хотел возместить, исправить и поэтому не сказал мне о своем желании позабыть Маргариту и продать документ Барбаре. В глубине души, добавил он, ему очень больно, что история его отношений с Маргаритой не закончится так, как ему бы хотелось, и передача ей реликвии не ознаменует завершение цикла. Ему было больно оттого, что она была вынуждена уехать из страны, когда экономическая ситуация стала катастрофической, ему было больно оттого, что его мать уехала потому, что задыхалась в сложившейся политической ситуации, ему больно оттого, что его сестра хочет уехать, больно оттого, что некая бумага, столь бережно хранимая в течение стольких лет, потеряет сентиментальную ценность и перейдет в категорию ценности денежной; но так и должно быть, ведь мы живем в Гаване 1993 года, и он должен изменить свою жизнь, должен получить возможность хоть что-то мне предложить, потому что потерять меня он не хочет. «Ты не покинешь меня, Хулия», — произнес он, вновь глядя на меня увлажнившимися глазами. Я попыталась сглотнуть, но горло пересохло, попыталась что-то сказать, но он попросил дать ему закончить. Той ночью во дворе бабушкиного дома он принял решение: с моей помощью он вернет документ, затем мы продадим его Барбаре, часть вырученных денег пойдет Дайани, а остальное — нам, я перееду к нему, если захочу, конечно, а в голове у него останется мысль, что реликвия была возвращена Маргарите. Такой был план. Однако в него вкралась ошибка.

Когда он сказал итальянке, что готов раздобыть документ и продать его ей, она так обрадовалась, что предложила отметить заключенное соглашение. Появился ром, много рома, невообразимое количество рома, явный перебор с ромом, а закончилось все в постели. Это была чудовищная ошибка, повторил он, потому что после этого вся ситуация заиграла новыми гранями. Интерес Барбары теперь уже не был ограничен только документом, и он опасался, что если резко сдаст назад