Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Можешь представить, что мне пришлось пережить? За считаные секунды Анхель сообщил, что использовал меня, чтобы подобраться к Эвклиду, что он хочет, чтобы я к нему переехала, что спит с итальянкой, потому что не знает, как этого не делать. Понимаешь? Так что я не знала, наброситься на него с поцелуями или с кулаками. Анхель всегда, с самого начала, приводил меня в замешательство, ему всегда это удавалось. Много раз спрашивала я себя, что такое эта моя мания по отношению к нему. Это мое желание реально, или, быть может, я попала в ловушку: страны, одинокого мужчины, квартиры в Ведадо, собственной фрустрации, отчаянных поисков точки опоры. И — нет. В конце концов ответ всегда был «нет», потому что чувства, которые я испытывала к нему, не были похожи ни на что известное мне раньше. Как бы это объяснить… Есть люди, которые производят странное воздействие на других, однако на каких-то низших уровнях — естественных и инстинктивных. Мне случалось иногда смотреть, как он говорит, и при этом я едва ли понимала его слова, я не слушала, а просто на него смотрела: следила за движением губ, за мимикой, любовалась волосами, ловила выражение глаз, а потом осознавала, что у меня в голове — ни малейшего понимания, о чем он говорил. Не то чтобы меня это совсем не интересовало, но штука была в том, что, глядя на него, можно было выпасть в какое-то иное пространство, словно вдруг выключают звуковую дорожку фильма, а ты продолжаешь смотреть и видишь, как главный герой шевелит губами, но из кинотеатра все словно внезапно исчезли, и в зале остались только двое: главный герой и я, которая на него смотрит. Но и этого мало: у Анхеля есть его чертова привычка трогать меня: то он положит руку мне на плечо, то на предплечье, то на запястье, то накроет мои пальцы — вроде как просто хочет подчеркнуть, акцентировать какие-то свои слова. Однако при этом все во мне начинает вибрировать, а дальше — цепная реакция, распространяющаяся по всему телу оттого кусочка кожи, к которому он прикоснулся. Я покрываюсь потом, чувствую, как колотится сердце, как меня словно бьет током, как встают дыбом волоски на коже и влажность, да, влажность тоже, что-то такое, не знаю, я не могу толком это объяснить, но едва я чувствую прикосновение его кожи, моя плоть начинает какой-то животный и яростный мятеж. Словно его тело посылает сигналы на волне, входящей в резонанс с моей частотой. Понимаешь? Когда система входит в резонанс, она может сломаться, и я именно так перед ним себя и ощущала: сломленной, распадающейся на кусочки.
Так было и в тот раз, когда он закончил говорить. Знаю, что я глубоко вздохнула и не хотела смотреть ему в лицо, — если бы я это сделала, то бог знает, что бы могло случиться. Все силы, которые, как мне казалось, я обрела после своего горизонтального свидания с Лео, в ту секунду растекались, разбегались от меня по парку, все дальше и дальше. Знаю, что я вздохнула еще раз, на этот раз — с намерением не дать очередным слезинкам выступить на моих глазах. Знаю, что Анхель смотрел на меня, ожидая моей реакции: слова, пощечины, объятия, крика — хоть чего-нибудь, что свидетельствовало бы о том, что я еще жива, но я была слишком растеряна, чтобы сказать нечто членораздельное и уместное в тех обстоятельствах.
Альберту Эйнштейну принадлежит высказывание, которое мне очень нравится: «Бессмысленно продолжать делать то же самое и ожидать другого результата». То же самое в моем случае было бы попытаться вместе с Анхелем осмыслить ситуацию, задать вопросы, понять и принять. Но в тот момент все это не имело никакого смысла. Я еще раз вздохнула и поднялась на ноги со словами, что лучше нам встретиться и поговорить в другой день, что я прошу его не беспокоиться, мне нужно немного прогуляться — одной, что я ему потом позвоню, обязательно позвоню, но сначала мне нужно прийти в себя и отдышаться. Одной. Анхель встал и приблизился ко мне. Я увидела его лицо. Все те же увлажненные блестящие глаза и печальная мина. «Я люблю тебя, Хулия», — повторил он. «Я тоже тебя люблю», — сказала я, а потом пошла прочь.
17
Классическую музыку я знаю плохо: кое-какие мелодии кажутся знакомыми, но при этом я вряд ли смогу сказать, что это и как называется. Узнаю только самые популярные — Пятую симфонию Бетховена и подобные вещи, но есть среди них одна, которую я не забуду никогда, поскольку она — из детства и связана со многими людьми на этом Острове. Концерт номер два для фортепиано Рахманинова, звуковой фон для одного из мультфильмов, который мы смотрели, когда были маленькими: история о скаредной свинье-копилке, лопнувшей при попытке впихнуть в себя монету больше прорези на спине, в то время как другие игрушки наблюдают за радугой под фортепианную музыку Рахманинова[4]. Очень красивый концерт. Знаешь его? Именно эти звуки доносились из приемника, когда я, понурив голову, пришла к Эвклиду на следующий день после разговора в парке.
Эвклид чинил вентилятор у себя в комнате под звуки радио и, увидев мое лицо, тут же захотел узнать, что у меня случилось, только никакого желания говорить у меня не было. Откровенно говоря, я чувствовала себя так плохо, а музыка звучала так чудесно, что мне захотелось прилечь. Я устала. Ему это показалось странным, однако он смирился, и я растянулась на его кровати и закрыла глаза, слушая Рахманинова.
Анхель в прямом смысле слова меня опустошил. У меня был план действий, был проект, однако выход на сцену Барбары потянул за собой цепочку последствий, в считаные часы перевернувших мой мир. Знаю, что замешивать в дела эмоции — прямая дорога в хаос, однако знаю и