Не подумайте, будто я хвастаю (впрочем, и это малость есть, – стреляю я, каждый у нас мог бы подтвердить, без промаха, что ж тут не похвалиться), но уж больно забавными представляются мне красочные сравнения в устах Мурзика, если, конечно, у Мурзика есть уста.

Впрочем, и это не важно. Куда важнее другое: зов Беллучи, на который откликнулся пылкий дон Котофан, был вовсе не зовом плоти, как, несомненно, подумалось вам. Она спешила передать сердечному другу свежие вести, весьма, я вам скажу, весьма полезные. Благодарение Господу, что у этой премилой белой кошечки, всегда казавшейся мне глупышкой, обнаружилась столь цепкая память.

Словом, дело обстояло так. Вскоре после того, как славный герцог Филиберт пожаловал в Монсени, он вместе с графом появился в покоях мадам Сильвии, чтобы лично засвидетельствовать почтение дорогой кузине. Та глядела на повелителя пустыми немигающими глазами, чуть улыбалась и безмолвно кивала в такт словам. От этого улыбка ее казалась зловещей гримасой, мертвой восковой личиной, надетой на живого человека. Славный наш герцог даже побледнел от сострадания.

– Бедная сестричка! – со слезой в голосе вздохнул он.

– О да, недавняя смерть монсеньора Амадея потрясла ее до глубины души, – согласно кивнул де Монсени, подходя к алькову и задергивая полог.

– Конечно, ведь они же выросли вместе! – герцог огласил покои еще одним тяжким вздохом. – Она всегда была так резва и мила, что увиденное разрывает мне душу.

– Поверьте, ваше высочество, мы делаем все, что в человеческих силах, дабы вернуть моей дорогой Сильвии прежнее душевное равновесие. Как видите, это совсем не просто. Однако мы не оставляем надежды и каждый день молим небеса о чуде. На счастье, ваше высочество, то, с чем мы имеем дело, – не бесовские чары. Премудрый фра Анжело заверил нас в этом самым решительным образом. Он говорит, что дело хотя и очень медленно, однако все же идет на поправку. И впрямь, благодаря его чудесным бальзамам ваша кузина в силах подняться без посторонней помощи и, как видите, улыбается.

– Но до чего же печально смотреть на ее улыбку! – скорбно покачал головой Филиберт, отходя к приоткрытому окну, словно печаль мешала ему дышать.

– Мой высокоученый капеллан уверяет, что обожаемая донна Сильвия физически уже совершенно здорова, но пребывает в неком сонном оцепенении, увы, не воспринимает мир вокруг себя и будто грезит наяву. Быть может, стараниями фра Анжело, искуснейшего из всех известных мне лекарей и, как мы оба знаем, отменнейшего алхимика, она заговорит, и мы узнаем, что видит она там, в едином мире, где все равны, где нет ни живых, ни мертвых.

Вот тут я позволю себе прерваться. С одной стороны – чтобы попенять на собственное неведенье. Ведь спрашивается, что бы мне раньше не обратить внимание на очевидные, казалось бы, вещи? Сколько раз мне доводилось возить снадобья, изготовленные нашим капелланом ко двору его высочества. Да и о том, что гарнизон охотничьего домика состоит сплошь из тех, кого фра Анжело выходил и, как сказал бы пиит, «вырвал из объятий смерти», я тоже знал, в отличие от многих.

Правда, о том, что лаборатория у него расположена в этом удаленном от чужих глаз месте, мне не было известно. Да я, прямо сказать, и не интересовался его учеными изысканиями. Однако ж, что правда, то правда, наведывался бывший женевский целитель в лесное убежище и впрямь частенько, так что мог бы его и заподозрить.

Но с другой-то стороны, в чем и для чего было подозревать добрейшего из знакомых мне людей, к тому же особу духовного звания?! И в чем, позвольте спросить, – в занятиях магией или алхимией?! Да о таком и подумать страшно, не то что вслух произнести. И то сказать, не моего это ума дело, чай не олень и не кабан, чтоб мне за ним следить.

А тут вон как оно сложилось: мало того, что фра Анжело оказался адептом тайной науки, так еще совсем странное дело выходит – сам герцог об этом доподлинно знал. Оттого-то, должно быть, в Монсени инквизиторы и не совались. Его высочество хоть и наивернейший слуга святейшего понтифика, а нрава крутого, лучше уж лишний раз с ним не ссориться.

А с другой стороны, сами посудите: если наш ученый капеллан словом Господним и необычайным лекарским искусством спасал не абы кого, а добрых христиан, то чем же это не богоугодное занятие? Ох, непростое это дело – разобраться в разных хитросплетениях, – пока чего путного сообразишь, мозги сломаешь. А потому, да простит меня Господь, не стану кидать в нашего славного причетника ни камнем, ни худым словом.

Но вот что мне подумалось той ночью, как раз после недоуменных слов нашего доброго капеллана: если Алекс и его полосатый напарник говорили правду, а повода сомневаться, увы, не оставалось, то в замке имеется еще одна лаборатория. И о ней, как ни странно, не знает даже премудрый алхимик.

А значит, можно поставить звонкий флорин против оловянной бляхи, что заняты в этих храмах тайной науки очень разными делами. Иначе к чему бы фра Анжело таскаться в этакую даль? И, конечно, хозяин Монсени неспроста так все устроил. О том, что делается в чащобной лаборатории, сам герцог знает, а под шумок и в замке пошустрить можно. Скажем, демона вызвать, или еще чего, поди разбери, – а только здесь уж точно без врага рода человеческого не обходится.

Ну а при случае все как есть можно спихнуть на бедолагу капеллана: сам-то я, мол, ничегошеньки не знал, ничегошеньки не ведал. Поверил ученому человеку. Да, было дело, варил добрый пастырь снадобья из трав, цветов и кореньев, ну так всех их предварительно святой водой омывал, а чего еще втихаря колдовал – поди ж, знай!

И так грустно мне в тот момент стало – хоть волком вой! Честно говорю, вот так бы посреди двора встал да завыл! То-то бы дело было. А потому, от греха подальше, я поспешил откланяться, мол, его преподобие доставил, удостоверился, что тот жив и здоров, – и пора делами заниматься. Ночь перед охотой – самое жаркое время для всякого ловчего.

И только когда ворота за мной затворились, вспомнил отчего-то последние услышанные мной слова фра Анжело насчет эликсиров. Тут пояснить надо, ибо рецепты те, видать, не сохранились, а так вам и невдомек, как эти снадобья действуют.

А действия у них и впрямь разнились преизрядно, хотя оба бодрили безотказно! Но «Радостный источник», как величал первый из эликсиров наш славный причетник, и впрямь отзывался в душе журчанием весеннего ручья, легко перепрыгивающего с камушка на камушек. Душа, очарованная трелями птиц и шорохом листвы, будто пела им в ответ. Так что бодрость получалась спокойной и безмятежной, в самый раз плясать на лугу в обнимку с хорошенькой смешливой пастушкой.

То ли дело «Трели райских птиц» – это зелье не просто так, для красивого словца имя свое получило. Оно и мертвого (ну, может, не совсем мертвого) поднимет, да так, что в теле сила разливается несказанная. Тут, хочешь, не хочешь, тянет мчать куда-то, рубиться с неверными, охотиться на дикого зверя или, с божьей помощью, единоборствовать с коварным демоном.

В прежнее время я бы немедля поворотил коня, бросился к премудрому отцу капеллану и умолял бы исправить ошибку: по всему видать, оговорился граф, кто ж это «Радостным источником» перед охотой себя подкрепляет, если после этого весь мир обнять хочется и даже букашку жалко раздавить?