Алина металась по своим покоям, точно львица за солнечным зайчиком.

– Возмутительно! – кричала она на своем восхитительном музыкальном гуральском наречии. – Уму непостижимо! Обо мне забыли! Меня бросили в застенках!

Снизу через открытое окно доносились звуки духовых и струнных инструментов, развеселые голоса и крики не самого трезвого пошиба.

– Они там нагло пируют, а я вынуждена томиться безо всякого внимания! – Алина сбросила на пол серебряную посуду с остатками своего ужина. – Я спрашиваю, при каком дворе такое видано?! Я принцесса или какая-нибудь там бабушка Красной Шапочки?

Часовой, единственный, к кому могли быть обращены эти слова, испуганно хлопнул глазами, понимая, что гнев августейшей пленницы может выйти ему боком.

– Да за это казнить мало! Нужно казнить, оживить, а затем казнить заново!

Страж ее покоев, сидевший в углу на табурете, каждый раз вскакивал и вытягивался в струнку, демонстрируя похвальное рвение и показывая, что лишь исполняет приказ и скучает тут не по своей воле.

– Так, это невыносимо! – она остановилась в двух шагах от часового. – Раз обо мне все забыли, я желаю отойти ко сну. Немедленно призовите камеристок!

– Не… Не положено, – заикаясь от волнения, простонал караульный.

– Куда что не положено? Я желаю лечь спать. Мне необходимо снять платье и надеть ночную сорочку. Что в этом запретного?

– Его сиятельство не велел.

– Не велел мне ложиться спать? Что за бред! Ну, так ступай к его сиятельству и пусть он повелит! Или мне в окно орать, чтобы привели камеристок?!

Похоже, такая перспектива охранника не порадовала, и он, невзирая на приказ не вступать в переговоры с очаровательной пленницей, принялся объяснять:

– Его сиятельство нынче пирует. Мне туда идти никак нельзя.

– Пирует! – немедленно подхватила Алина. – И будет так пировать всю ночь, знаю я этих графов! Мне что же, по этому поводу вовсе не ложиться? Я должна спать, как лошадь в стойле?!

Часовой умоляюще поглядел на красавицу, не зная, что и ответить.

– Вот уж нет! И не подумаю! Виданное ли дело! Что ж, раз вы не зовете мне камеристок, я буду раздеваться сама.

Она решительно принялась расшнуровывать свое котт ми-порти[8]. Ошеломленный караульный замер с открытым ртом и выпученными глазами.

– Отвернись, бесстыдник! – прикрикнула гуральская принцесса. Смущенный страж немедля повиновался. И в тот же миг табурет, на котором дотоле восседал часовой, обрушился ему на голову, сбивая расстегнутый шлем. Дежуривший за дверью охранник заскрежетал ключом в замке, услышав шум падающего тела, но едва лишь приоткрыл дверь в покои принцессы, оттуда высунулось древко алебарды и острие уперлось ему в горло.

– А ну-ка заходи. И очень тихо.

Да, кстати, мой любезный читатель, рассказывая о своих похождениях с фра Анжело, я совсем забыл упомянуть, что в суете вокруг раненого капеллана успел сунуть в руку вышедшего на шум Алекса накарябанную профессором записку. Мне очень хотелось перекинуться с ним словцом наедине, но вокруг было слишком много бдительных глаз. Невольных свидетелей, вне всякого сомнения, удивила бы тайная беседа графского ловчего и заезжего маркиза.

Поэтому я убрался со двора не солоно хлебавши, убедившись, впрочем, что маркизу не угрожает опасность. Напоследок мне пришлось пообещать святому отцу, что, если то будет угодно Господу, непременно отыщу сбежавшую кобылку. Его сиятельство, пожалуй, легче перенес бы смерть любого из здешних стражей, чем пропажу быстроногой красавицы из своей конюшни.

Уж и не знаю, насколько была в тот момент Алексу надобна моя помощь, но по всему видать, что и без меня Командор действует вполне успешно. Мне бы его спокойствие и умение ориентироваться в разговоре! Я и в лесу так не ориентируюсь, как он в беседах с незнакомыми людьми. Уж и не знаю, удастся ли мне когда-то обучиться столь высокому искусству, или не наградил Бог талантом. Может, и так, кто знает!

Как он потом рассказывал, к моменту появления ночных гостей, источник ценной информации, обнаруженный им в стенах охотничьего домика, уже едва журчал, а временами и вовсе начинал похрапывать. Должно быть, заснуть, уронив голову на чеканное блюдо с недоеденным поросенком, местному шателену было не впервой, чувствовал он себя на столовом серебре вполне в своей тарелке.

Конечно, приезд фра Анжело несколько взбодрил его, но, строго говоря, больше ничего интересного старый рыцарь уже не мог рассказать, то ли дело вступивший в игру замковый капеллан. Алекс недолго размышлял над тем, что на Базе именуется вербовочным подходом, а попросту – умением затеять разговор на интересующую тему.

Стоило шателену принять удобное положение, а святому отцу отправиться к гербариям и ретортам, маркиз де Караба обнажил меч и твердым шагом (насколько позволяло выпитое) отправился навстречу неведомому. Я имею в виду, конечно, фра Анжело, с которым он прежде не был знаком. Не подумайте ничего плохого!

Увидев на пороге чужестранца с оружием в руках, наш причетник в первую секунду даже обомлел и, должно быть, вспомнил о печальной участи преосвященного Томаса Бекета[9], мир праху его. Но уже в следующий миг он вздохнул с облегчением, ибо маркиз де Караба не преминул, как подобает истинному рыцарю, склонить голову и объявить во всеуслышание:

– Ваше преподобие, прошу извинить, что отвлекаю от благочестивых дел своими нуждами, однако это вызвано не суетной прихотью, но лишь почтением к вашей особе, о которой я слышал немало лестного везде, где мне доводилось бывать в последние дни. Я пришел испросить благословения для себя и моего верного оружия, ибо завтра нам предстоит вступить в схватку с демонами. В таком деле и самая малая йота господней благодати не будет лишней. И хотя меч, которым я владею, освящен в самом храме Гроба Господня и прежде им владел доблестный Ги де Пайен, я верю, благословение столь достойного человека, известного благочестием и святой жизнью, будет мне защитой.

Всякому известно – тем, кто отринул мирскую суету, следует гнать мирские услады и сторониться лести. Но человеку приятно знать, что его старания замечены и оценены по достоинству. А далее, чтобы не ответить добром на доброе слово, надо быть либо уж совсем глухим, либо достойным венца святости. Фра Анжело, вне всякого сомнения, был человеком добрейшего нрава и в высшей степени почтенным, однако даже смиренной мыслью не возносился к сияющим высотам благочестия, о которых я упомянул. И потому он расплылся в улыбке и радостно закивал, соглашаясь благословить оружие и самого божьего воина.