— Эта проблема далеко не проста, она весьма сложна; тут все решит история. При рассмотрении этих проблем необходим выбор верной перспективы. Нелегко их осмыслить. Я стремился к достижению мира с русскими. Знаете, что я планировал? Я хотел включения России в наше трехстороннее соглашение, в этом случае оно превратилось бы в четырехстороннее.

— Четырехстороннего соглашения, в которое вошла бы и Россия? — перепросил я.

— A-а… Нет, нет. Антикоминтерновский пакт сразу же утратил бы силу, как только мы заключили бы наш договор с Россией. Но я стремился к тому, чтобы у нас по отношению к Англии на всякий случай были бы развязаны руки.

— На случай войны с англичанами?

— Нет, мы стремились к отысканию мирного решения, некий противовес к британской политике политического равновесия. Они в течение длительного времени оказывали на нас давление. Вы только представьте себе — начинать войну из-за Данцига! Отважиться на мировую катастрофу только ради того, чтобы помешать немцам получить то, что когда-то им принадлежало по праву, и все потому, что англичане испугались превращения Германии в действительно сильную державу.

— Но вам ведь доподлинно известно, что война разгорелась не из-за крохотного лоскутка территории. Просто он стал последней каплей, переполнившей чашу терпения, этому ведь предшествовала целая серия агрессий и нарушений существовавших договоренностей, в результате чего под угрозой оказался мир в Европе и суверенитет ряда миролюбивых стран. Если вы так желали мира, к чему было разрывать Мюнхенское соглашение? Ведь Англия не скупилась на уступки ради выполнения требования немцев. Что же, Гитлер собирался нарушить Мюнхенское соглашение еще до того, как подписал его? Или это позже пришло ему в голову?

— Но Гитлер не нарушал Мюнхенского соглашения!

Я недоверчиво посмотрел на Риббентропа. А он ведь всерьез верил в такое!

— Да Бог с вами — вы и правда так считаете? Даже после того, как вы заполучили Судеты, вам этого показалось мало, и вы решили отхватить всю Чехию, заявив, таким образом, миру, что слово Гитлера — пустяк и что агрессивным устремлениям Германии пределы не поставлены.

— Да, но Чехия представляла собой государство, возникшее лишь благодаря Версальскому договору. Все равно Гитлер превратил ее в протекторат. Признаю, он пошел на оказание определенного давления на Гаху… В юридическом же смысле мы Мюнхенское соглашение не нарушили.

Бесстыдство этого человека воистину не знает границ!

15 февраля. Гесс терпит издевки

Утреннее заседание.

Обеденный перерыв. Когда я после обеда спросил Фриче, в чем причина его подавленности и почему он за столом в одиночестве, в то время как остальные общаются друг с другом, как обычно, он ответил, что физически разбит совершенно, что, по его мнению, является психосоматической реакцией на откровения Франка о том, что, мол, Гитлер бы возрадовался, узнав, что погибло еще 150 тысяч поляков.

— И ведь люди искренне верили в свое дело, шли на такие акты самопожертвования, проявляя невиданную стойкость и самоотречение. А всем рулили такие отпетые бестии — эти… да что там…

И снова со скамьи подсудимых стали поступать указания Геринга: следует, мол, настоять на полном зачтении документа, упомянутого среди доказательств.

— Что? Всего документа? — переспросил Редер, вероятно, речь шла об очень длинном документе.

— А почему бы и нет? — Создавалось впечатление, что Геринг стремится всячески осложнить работу трибунала.

— Времени у нас целый воз. Либо мы вообще не станем тратить силы на свою защиту, против чего я бы возражать не стал, поскольку это одни только унижения, либо…

— Ну, вот видите, — перебил его Гесс, вдруг оторвавший взор от своей книжки, — вот и вы пришли к тому, о чем я всегда говорил.

— Ага, — усмехнулся Геринг, — Гесс, оказывается, человек принципов! Он не желает ничего говорить. Даже нам. Между прочим, Гесс, когда вы откроете нам вашу великую тайну?

Эта слова Геринга вызвали довольную усмешку Дёница и Редера. Их, вероятно, не смущало мое присутствие до тех пор, пока объектом подначек оставался Гесс.

— Да, Гесс, когда? — присоединился к шутникам и Риббентроп.

— Не хотите поведать нам ее во время перерыва? — продолжал в том же тоне Геринг. — У меня есть предложение: Гесс в перерыве открывает нам свою великую тайну. Что вы на это скажете, Гесс?

— Гм-м… Я со всем согласен, — буркнул Гесс, снова уткнувшись в книгу. Было видно, что он никак не собирается объяснять свое загадочное поведение.

Я упомянул, что на понедельник русские назначили показ фильма о зверствах нацистов.

— Ах вот, значит, что собрались показать нам эти русские! — издевательски воскликнул Геринг. Но было заметно, что ему не по себе от этой новости.

Риббентроп незамедлительно выдал аргумент Розенберга:

— А вам никогда не приходилось слышать о том, что творили американцы по отношению к индейцам? Разве те не были для них неполноценной расой? Знаете, кто первым изобрел концлагеря? Британцы! И знаете, почему? Чтобы заставить буров сложить оружие!

— Все эти киноужасы! — недовольно бурчал Геринг. — Кто угодно может снять такой фильм — подумаешь, выволочь трупы из ямы, а потом снова запихнуть их туда трактором.

— Нет, вот уж от этого вам так просто не отвертеться, — вмешался я. — Когда мы обнаружили ваши концлагеря, там было столько трупов и массовых захоронений. Я видел это собственными глазами в Дахау! И в Хадамаре!

— Но ведь не тысячи их лежали там, не штабеля же трупов…

— Вы тут мне, пожалуйста, не указывайте — я это собственными глазами видел! Я целые вагоны трупов видел! И в крематории они лежали именно штабелями. Видел и истощенных узников, и эти превращенные в скелеты люди рассказали мне о том, что эта бойня продолжалась не один год. А Дахау, не забывайте, это еще отнюдь не самое страшное место! Так что от 6 миллионов убитых вам так просто не отмахнуться!

— Я сомневаюсь, что речь может идти о 6 миллионах, — неуверенным тоном произнес Геринг. Он явно сожалел, что затронул столь щекотливую тему. — И все же вполне хватило бы даже 5 процентов от этого числа.

Наступила тягостная тишина.

Вечером, перед тем как обвиняемым предстояло вернуться в свои камеры, я зачитал им новое распоряжение, согласно которому всякие контакты между обвиняемыми, кроме как в зале заседаний, воспрещались, и о восстановлении одиночного содержания.

Сообщение было встречено молчаливой яростью.

16–17 февраля. Тюрьма. Выходные дни