Фримонт был вынужден изменить свою «Прокламацию об освобождении», но обстоятельства были сильнее Линкольна. Негры непрерывным потоком вливались в наш лагерь, и Фримонт ни разу и никому не дал разрешения хоть одного из них отправить обратно. Один из рабов украл лошадь, накинул ей на шею самодельную веревочную уздечку и, не имея ни седла, ни шпор и чепрака, из лагеря Прайса отправился в штаб-квартиру Фримонта, и, таким образом, проехал более 80-ти миль, потратив на это путешествие 18 часов.

В Спрингфилде к нам присоединилась бригада регулярных войск под командованием генерала Стерджиса, выехавшего из Канзас-Сити. Они находилась под очень жесткой дисциплиной, и все их ресурсы, приобретенные как у мятежников, так и юнионистов, были оплачены золотом. Стерджис тогда был очень «консервативным», и некоторые из наших людей обвиняли его в нелояльности. Но, как и сотни других, жестокая война очень быстро просветила его. Наши симпатии вскоре стали его симпатиями. А затем, сражаясь в Потомакской армии, он одержал множество побед и наград.

Также к нам присоединилась Канзасская волонтерская бригада под командованием генерала «Джима» Лейна. Они вели себя совершенно не так, как люди Стерджиса. Слишком много накипело в их сердцах, и, словно ураган, они пронеслись вдоль миссурийской границы. Равнодушные к приказам Президента и всем другим приказам, которые им не нравились, они взяли более 2 000 рабов и несколькими партиями отправили их в Канзас. Если хозяин раба был лоялистом, они серьезно относились к оценке его негра — они выдавали хозяину расписку, которая гласила, что этот раб, которого зовут так-то, оценен в столько-то сотен долларов, «утерян во время марша Канзасской бригады», и советовали ему жаловаться кому угодно, вплоть до Конгресса!

По некоторым необъяснимым законам, именно денди, дураки и сверхъестественные хвастуны часто служат в штабах, но штаб Фримонта состоял из чрезвычайно приятных людей. Многие из них объездили весь мир, и под их увлекательные рассказы утекло много часов, проведенных вечернего лагерного костра.

31-го октября, охраняемые вооруженным сопровождением корреспонденты, посетили место битвы при Уилсонс-Крик, в десяти милях к югу от Спрингфилда.

Вся эта местность изрезана глубокими оврагами, изобилует скалами и дубовыми кустарниками. Осторожно пробираясь через них, копыто моей лошади с глухим и гулким звуком наткнулось на человеческий череп. Чуть дальше, все еще одетый в мундир, лежал скелет, коему выпало огромное несчастье пролежать здесь три месяца под проливными дождями и палящим солнцем. Голова его была сильно повреждена, и хотя плоти на его лице почти не осталось, мне все же постоянно казалось, что оно еще хранит следы испытанных им невыразимых мук. Это было в небольшой рощице, в нескольких ярдах от места боя. Беднягу — мертвого или умирающего — отнесли туда во время сражения, а затем забыли о нем. Вероятно, в общем списке наших потерь, напротив его имени стоит горькая пометка — «Пропал без вести».

«Он не был ранен в жаркой битве,

Не пал героем под огнем,

И в плен не взят, — „пропал без вести“ —

Так сообщили ей о нем.

Он так был юн — всего лишь 20,

Не верит мать — рыдает и читает,

Без устали — и в пелене горючих слез

Ее сыночка имя исчезает»[103].

Очень многие захоронения раскопали волки. Везде валялись ранцы, лошадиные кости, ботинки, обрывки одежды, ружья, патроны и осколки. В стволах деревьев засели тысячи пуль, и более сотни их пострадали от пушечных ядер. Один из этих хрупких дубов — около фута в диаметре — был словно ножом срезан ударом шестидюймового снаряда.

В нескольких милях к югу от Спрингфилда один из наших скаутов встретил девушку, ехавшую верхом на своей лошади. Подозревая, что она имеет задание, он совершенно секретно сообщил ей, что он шпион армии Прайса и несколько дней провел в армии Фримонта. Клюнувшая на эту приманку девушка искренне ему сообщила, что Прайс поручил ей собрать информацию о наших силах. Ее немедленно доставили в штаб Фримонта. Она была в ужасе. После того, как она рассказала все, что знала о мятежниках, ее с миром отпустили. Шпионажем занимались многие женщины, как с одной, так и с другой стороны.

2-го ноября основные силы нашей армии находились в Спрингфилде. Фримонт продвинулся на Юг дальше, чем любой другой генерал Союза, кто воевал от Атлантики до Рио-Гранде. Отряды мятежников находились в десяти милях от наших лагерей. Из постоянных, но совершенно неверных сообщений командовавшего разведчиками Фримонта, полковника[104], следовало, что армия Прайса совсем недалеко, и скоро состоится большая битва.

Фримонт находился в центре самой важной кампании. Его армия была самой патриотичной, самой воодушевленной и самой обнадеживающей. Равных по популярности ему в его армии не было.

И в этот момент из Вашингтона прогремел гром. Он получил приказ передать свою команду Хантеру. Это было тяжелое испытание для него, но он выполнил солдатский долг, подчинившись молча и немедленно. Первое обращение, которое от него получила армия, оказалась трогательным прощанием:

«Солдаты Армии Миссисипи!

Согласно полученному приказу, я покидаю вас. Хотя наша армия возникла внезапно, мы росли вместе, и я в полной мере познал тот храбрый и благородный дух, с которым вы встали на защиту вашей страны, и который — по моему мнению — приведет вас к еще большим успехам на вашем пути.

Продолжайте так же, как вы начали, и окажите моему преемнику ту же сердечную и восторженную поддержку, которой вы меня вдохновляли меня. Будьте лучше, чем вы были прежде, и позвольте мне остаться таким, каким я сейчас есть — гордящимся той великолепной армией, в создание которой я вложил столько труда.

Солдаты! Мне жаль расставаться с вами. Я искренне благодарю вас за уважение и уверенность, которым вы постоянно питали меня. Я глубоко сожалею о том, что не буду иметь честь привести вас к победе, которую вы намерены одержать, но я буду радоваться каждому вашему триумфу и всегда верить в успехи моих братьев по оружию».

Имя Фримонта являлось для волонтеров воплощением единства. Отдельные офицеры и целые полки приезжали из отдаленных уголков страны, чтобы служить под его командованием. Его отстранение казалось проявлением высшей степени непристойности и жестокости. Многие офицеры сразу же заявили об отставке. Многие батальоны заявили, что они слагают оружие. Особенно возмущались немцы, да и среди Гвардии было множество недовольных.

Малейшее поощрение или терпимость генерала привели бы к широкомасштабному