Вот видишь, стоило тебе чуть-чуть постараться, и ты уже вернулся с хлебом. Запомни, что надо каждый день работать, и тогда станешь другим человеком.

Наутро лежебоке очень хотелось поспать подольше, но Уатба пощекотала его кончиком палки.

— Вставай, иди к пекарю, или я пройдусь по твоим бокам.

Гзайлун оделся без разговоров и выскочил во двор.

— Эх! Когда же я переменюсь, чтобы мне не напоминали больше про палку?

Так он проработал целую неделю, но его дом по-прежнему был лишен самого необходимого, и всякое утро Уатба уговаривала мужа подняться, а если он упрямился, колотила его.

Гзайлуну лепешки уже не казались такими вкусными, как в первый день. К тому же он не переменился, потому что жена бранилась и била его каждое утро. Дурак привык бродить целыми днями по Багдаду, а теперь чувствовал себя узником, прикованным к пышущей жаром печке. Да еще ему не давали выспаться и в постели поваляться.

И решил Гзайлун, что такая перемена ему не подходит и надо найти иной способ стать другим человеком.

Утром жена разбудила его как обычно.

— Быстро поднимайся, пора уже, ступай зарабатывай, принеси что-нибудь в дом, или я тебя отлуплю. И мы не будет жить как муж и жена, пока ты не переменишься.

— Ладно, — проворчал сквозь зубы Гзайлун. — Я превратился в узника, но это меня не устраивает, пойду, попытаю счастья в другом месте.

И дурак обошел весь Багдад, сам толком не зная, чего ищет.

Добрался он наконец до реки Диялы{136}, на берегу которой расположилось заведение Сейди-Хассана из Дамаска, самого известного багдадского трактирщика.

Во дворе под навесом стоял большой казан с горой риса и красиво нарезанными кусочками мяса. Соблазнительный запах этого благоухающего самыми дорогими приправами плова донесся до Гзайлуна.

Он заметил также шестерых на зависть миловидных и одетых как нельзя лучше юношей, которые сновали между столами, и ему показалось, что они не только веселы, но и полны сил. Гзайлун ничуть не удивился, что люди, у которых под боком такой великолепный плов[25], столь превосходно себя чувствуют, и заключил, что при такой жизни он тоже станет на них похож. Но надо было подойти к хозяину, дабы тот взял его к себе. Голод и желание перемениться добавили Гзайлуну красноречия.

— Не найдется ли здесь, — обратился он к Сейди-Хассану, — какого-нибудь дела для меня?

— Тут этого всегда хватает, — отвечал трактирщик, — подойди к моим ребятам, они тебя тут же пристроят.

И Гзайлун тотчас приступил к работе. Его накормили остатками самых разных кушаний, дурак наелся до отвала, и это окончательно убедило его, что он нашел тот единственный способ, который сделает его другим человеком.

Насытившись, он снова взялся за работу, которая оказалась вовсе не тяжелой: ему надо было накрывать столы, разносить тарелки с едой и убирать грязную посуду.

Вечером Гзайлун вернулся домой с огромным блюдом, на котором высилась пирамида из остатков кушаний. Пришел он поздно, Уатба уже забеспокоилась, а когда увидела мужа, нагруженного всяческой едой, но без привычных лепешек, решила, что он опять бродил по городу и украл блюдо со всем его содержимым.

— Где ты шлялся, бродяга? Где взял это блюдо, вор? — приветствовала жена мужа и добавила к словам несколько ударов палкой.

Гзайлун, как смог, объяснил жене, что ему надоело быть узником печки, но он хотел перемениться и потому пошел работать к Сейди-Хассану.

— Никто не дает столько за работу, а уж тебе особенно, — возразила Уатба. — Пошли, не хватало еще, чтобы нас посчитали ворами.

Она накинула покрывало и бегом потащила Гзайлуна вместе с блюдом к трактирщику.

Сейди-Хассан пришел в восторг от подобной совестливости, надавал им еще еды и отправил добрых людей восвояси.

Какое-то время Гзайлун радовался жизни. Каждый день он являлся к Сейди-Хассану, ел досыта и домой приносил столько, что всем хватало в избытке. Если утром кормилец вставал как полагается, никто его не колотил и не бранил, однако стоило ему залежаться — на него снова сыпались удары. И дурак вбил себе в голову, что ему надо измениться до неузнаваемости, тогда жена от него отстанет. Он ел, ел и ел в надежде стать таким же толстощеким и румяным, как все, кто работал в трактире, и то и дело разглядывал себя в зеркале, желая убедиться, что хоть чуточку располнел.

Однажды Сейди-Хассан спросил Гзайлуна, почему тот крутится перед зеркалом.

— Смотрю, не переменился ли я. — Дурак ощупал свое лицо и бока, а потом недовольно пожал плечами.

— Ты в самом деле хочешь стать другим? — заинтересовался Сейди-Хассан.

— Очень, — отвечал Гзайлун.

— Коли так, можно сделать это прямо сейчас. Один мой работник умер, я могу поставить тебя на его место.

— И ты отдашь мне его одежду?

— Разумеется, — улыбнулся Сейди-Хассан, — а как же иначе?

Весь трактир веселился, одевая нового посудомойщика в его рабочую одежду. А Гзайлун радовался от всего сердца, что теперь переменится и станет таким же, как остальные работники Сейди-Хассана.

Один только запах, который исходил от нового платья, должен был предупредить его, что тут что-то не так. Но две мысли сразу в голове дурака не помещались, и вот грязного, в огромном сальном переднике его отвели на мойку, показали гору посуды и вручили казаны, которые надо было отчистить. Опыта и сноровки у Гзайлуна не было никаких, а потому половина грязи оказалась у него на лице и руках.

Ему принесли поесть, и он рассыпался в благодарностях. Потом дали еще работу, и Гзайлун постарался поскорее ее закончить, чтобы посмотреть в зеркало на свое счастливое преображение. Взглянув наконец на себя, он испугался, выскочил из трактира и побежал, повторяя: «Боже! Боже! Я молил о перемене, но не хотел становиться ни узником, ни грязным посудомойщиком. Хотя, может, жена не узнает меня в таком виде и не поколотит? Пойду-ка домой».

И бедняга с пустыми руками поспешил к дому. Уатба, увидев, какое чудище ввалилось в дверь, схватила палку, чтобы его прогнать. Но после, признав Гзайлуна по голосу и бороде, принялась колотить его почем зря, тем более что к ужину у нее ничего не было, а дурак пришел с пустыми руками.

Уатба уложила мужа в постель и отнесла всю его одежду к Сейди-Хассану; тот рассказал, каким образом его работник так преобразился. Явилась она домой не в духе. Ведь если Гзайлун не вернется к трактирщику,