ему придется искать себе другого хозяина, и никто не знает, как с ним будут обращаться и дадут ли за работу хотя бы пучок соломы.

И вот дурак снова рыщет по Багдаду в поисках заработка и способа перемениться.

Рядом с одной из самых больших мечетей увидел он лавку пирожника. Там было еще чище, чем в трактире Сейди-Хассана, и у работников, которые месили тесто, засучив рукава до локтей, руки были гладкие, белые и пухлые, точь-в-точь такие, какие виделись Гзайлуну в его мечтах.

Вкусные пироги, придававшие им такую гладкость, были выставлены под навесом у двери: от их сладчайшего запаха рот сам собой наполнялся слюною даже у тех, кто не был голоден так, как Гзайлун. И дурак подумал, что, коли сможет какое-то время набивать ими желудок и запускать руки в столь превосходное тесто, то непременно сделается неузнаваемым.

Зашёл он в лавку и без обиняков предложил пирожнику свои услуги. А пирожник его не столько слушал, сколько разглядывал, и решил, что человек при таком крепком телосложении должен быть очень силен и от него будет толк. И потому он сразу велел Гзайлуну приниматься за дело.

Новый подручный чуть не запрыгал от радости. Работа ему досталась легкая, он и сам наелся до отвала, и жене вечером принес вкусные и сладкие пироги.

Уатба удивилась, что муж опять пришел не с пустыми руками.

— Это потому, что я переменился. — И Гзайлун рассказал ей, что занялся новым ремеслом.

Уатба, видя, что он начал работать, была очень довольна. Зато муж ее еще не достиг желаемого: ему пока не позволили месить тесто и погружать в него свои руки по локоть, ведь дело было в месяц рамадан, и Гзайлуну поручили торговать пирогами вразнос на площадях и улицах города.

Новичку показали мелкие монетки, объяснили, что он должен приносить их столько же, сколько продаст кусков пирога, и Гзайлун честно исполнял всё, что ему велели. Справившись со столь непростой задачей, он превзошел самого себя, и до поры до времени пирожник не требовал от него большего, пока не настал час, когда понадобилась ему другая услуга.

В праздничные дни пироги пеклись без передышки, а тут сдох осел, который крутил мельничные жернова, и пирожник мог вот-вот остаться без муки.

Гзайлун никогда не видел, как работает осел на мельнице. И хозяин сказал ему:

— Мука заканчивается, еще немного — и пирогов не будет. Я потерял моего работника, и, пока не найду другого, придется тебе, Гзайлун, сменить ремесло и поработать за него. И покуда ты будешь делать муку, я о тебе позабочусь.

— Мне только и надо, что перемениться, — обрадовался дурак, — я для этого сюда и пришел. Ведь ты дашь мне другую одежду?

— А как же! — заверил его пирожник. — Тот, кто берет на себя работу умершего, получает его одежду.

Гзайлун был вне себя от счастья. «Наконец-то, — подумал он, — я переменюсь по-настоящему».

Его отвели в стойло, покрыли глаза платком, а потом связали руки и запрягли.

— Давай шагай, — приказал пирожник. — Вперед! Потяни хомут, и всё!

Гзайлун поднатужился, жернова закрутились, но приходилось бедняге несладко.

— Довольно уже? — спрашивал он пирожника.

— Нет, нет! — кричал тот в ответ. — Шагай, шагай! У тебя хорошо получается, мука выходит белая, потом мы дадим тебе ее просеять.

— Просеять! Похоже, меня ждет еще одна перемена? Тем лучше, потому что эта мне совсем не по душе.

Он задыхался, пот лил с него градом. Пирожник без устали подбадривал его и подгонял, и так продолжалось до самого обеда.

Тут Гзайлуна развязали, отъели в сторону от мельницы и сняли платок. Пора ему было поесть, но вместо пирогов бедолага увидел перед собой миску бобов с луком и льняным маслом. А всё потому, что при столь тяжелой работе он нуждался в особой пище.

В целом перемены Гзайлуну нравились, ибо он не расставался с надеждой выиграть от них, хотя бобы оказались слишком жесткими, а от льняного масла его тошнило. Но не умирать же с голоду — хочешь не хочешь, а надо есть. И едва дурак закончил, как ему предложили лучший на свете способ переваривания.

— Пошли, Гзайлун, — сказал пирожник, — время не ждет, надо смолоть оставшееся зерно, а то завтра мы все по миру пойдем.

И снова недотепу подхватили под руки, один завязал ему глаза, другой надел упряжь и поставил крутить ворот.

На этот раз, устав от утренней работы, при полном желудке и животе, вздувшемся от бобов, бедный дурак обливался потом и время от времени останавливался.

— Давай шевелись! — кричал пирожник. — Тебе, видать, прыти не хватает, так я тебе добавлю! Твоему предшественнику очень помогало.

«Прыть! Что еще за прыть такая? — недоумевал Гзайлун. — Наверняка хорошая штука».

И он остановился, сдернул с глаз платок и увидел хозяина: тот стоял с кнутом в руке и уже пощелкивал им в воздухе. Гзайлун опустил платок и, ни слова не говоря, опять пошел по кругу, потому как прыть ему совсем не понравилась и он даже пробовать ее не хотел.

День подошел к концу. Гзайлуна отвязали от ворота, он поспешно сдернул с себя платок, заглянул в лавку пирожника и, найдя дверь открытой, на всех парах помчался, как был в муке и упряжи, домой, боясь, что его снова поставят к жерновам и добавят прыти.

Вообразите себе человека с большой бородой, покрытого мукой с ног до головы так, что даже подпруги не были заметны и как бы составляли одно целое с его одеждой.

Когда Уатба увидела призрак, который смело уселся за стол, то поначалу испугалась, а потом по осанке и манерам узнала своего мужа.

— Как? Это ты, недоумок? Где ты был, откуда эта упряжь, почему ты не работал как подобает на своего хозяина и ничего нам не принес? — И, не дожидаясь ответов, славная женщина опять пустила в ход палку и выбила из одежды несчастного всю муку.

Гзайлун попытался ее остановить.

— Ты же сама сказала, чтобы я попросил Аллаха помочь мне перемениться: я так и сделал. Я был узником, мойщиком посуды, а теперь стал ослом на мельнице.

— Ох, дурак ты, дурак! — Уатбе жалко стало недотепу, она опустила палку, распутала ремни, потом заперла Гзайлуна дома и пошла к пирожнику.

Вернув упряжь, она упрекнула его за то, что он злоупотребил простодушием бедного человека, забрала одежду