Тот взял трубку сразу после первого звонка. Хихикнул идиотически:

– А я это, Заяц, на такси ведь еду, представляешь! Любочке позвонил от машины. Она ругать меня. Выпил, говорит, за руль не садись. А ты все: на домашний, на домашний позвоню…

– А ты и позвонил ей на домашний! – заорал Зайцев не своим голосом, перебивая Каверина. – Ее-то мобильный у тебя, забыл? Забыл, кто мне сегодня по ее телефону ответил?!

Виноватый смешок Каверин скомкал, отозвавшись ворчливо:

– Догадливый ты наш. Соврать никак не получается.

– Книгу!!! За каким хреном ты стащил у меня книгу, сволочь?! – все так же, не переставая орать, надрывался Алексей.

– Сам знаешь, – вздохнул тот. – Это ведь ее книга.

– Нет!

– Ее книга, Заяц, ты ведь тоже врать не умеешь. И я не совсем дурак. – Каверин скороговоркой велел таксисту притормозить у цветочного магазина и снова заговорил с другом. – Она ее духами пахнет, Леш. И не смей врать, что это Любкины духи. Это не ее.

– Сволочь ты! – еле выдавил из себя Алексей, сразу представив укоряющие Светкины глаза.

Она ведь доверилась ему, а он ее книгу к вещдокам позволил присовокупить. Не надо было Тольку в дом пускать. Не надо было. Он, может, и пиво притащил с умыслом, а? С тем самым, чтобы, заговорив зубы Алексею, разжиться чем-нибудь Светкиным? По шкафам неудобно лазить, а книга на виду лежала. И обложка так выгодно глянцем поблескивает. По ней ведь не отпечатки пальцев сличать, по ней душу прочесть можно.

– Сволочь! – снова с чувством выдохнул Леша.

– Ладно тебе, не злись.

Каверин виновато засопел, было слышно, что выбирается из машины. Заходит куда-то, скрипнув дверью. Ах да! За цветочками для любимой. Зайцев хотел отключиться, да не стал. Решил послушать, какие именно цветы тот станет для нее выбирать. Успел, нет ее пристрастия изучить? Розы Любочка не особенно жаловала, считала их банальными.

– Букет ромашек, пожалуйста, – промямлил Каверин едва для Зайцева слышно.

– Это хризантемы! Кустовые хризантемы! – воскликнула продавщица. – Будете брать?

– Пусть будут хризантемы, – совершенно размякшим голосом проговорил Толик и проворчал Зайцеву в ухо: – А на ромашки как похожи.

– Ты тоже на моего друга был похож. А оказался такой сволочью! Одну бабу увел, вторую посадить норовишь! Чего тебе Светка-то сделала?! Спокойный медовый месяц спешишь заработать?!

– Ладно тебе, Заяц. Не злись!

Каверин, было заметно, мучился, и это немного смягчало его гнев. Но совсем, правда, немного. Очень совсем!

– В общем так… Чтобы ты меня не считал окончательно сволочью… Сколько с меня? Ага, спасибо. Вот возьмите. – Он рассчитался и вышел на улицу. – Чтобы ты меня не считал законченной сволочью, Заяц, я скажу.

– Скажи, скажи!

– Я ведь книгу-то, Леш, после чего забрал? После того, как ее отчиму позвонил. Я ведь не домой звонил, ты, как всегда, оказался прав. Я ее отчиму позвонил, визитка его у меня с собой. Не расстаюсь в последнее время, представляешь! Слишком много добра под нехорошим названием мне приходится разгребать из-за этой семейки, вот и не расстаюсь с его визиткой-то, Леш.

– Короче!

Зайцев уронил себя в кресло, непривычно, по-женски поджав под себя ноги. Его снова начало колотить, как давеча. Это предчувствие! Это он теперь уже точно знал – это предчувствие.

– Не приехал отчим ее с матерью еще, Леша. Они все еще путешествуют. И наорал тот на меня за входящий звонок, жлоб. И еще не сказал, приказал не беспокоить его по всякого рода пустякам. Его жена, мать Светки то есть, будто неважно себя чувствует. Простудилась. И они решили повременить с возвращением. Решили еще немного понежиться под тропическим солнцем. Обманула она тебя, брат. Обманула насчет домашнего ареста. А ты на меня – сволочь, сволочь!

– Врешь!!!

Он зажмурился, чтобы не видеть дверцу шкафа, за которой стояла сумка с ее одеждой. Если станет смотреть, то станет задыхаться, он просто может не выдержать, вскочить и выкинуть все ее добро из окна.

Это на языке правосудия называлось состоянием аффекта. То есть состоянием потрясения, глубокого душевного переживания. Он вот как раз сейчас так вот именно глубоко, сильно и больно переживал. И дышать было нечем, и больно. И пальцы сводило, и перед глазами все плыло.

Принимать решение в таком состоянии нельзя. Оно априори было неправильным. Лучше зажмуриться и не смотреть. Лучше…

Господи, лучше бы он ее никогда не видел!!! Лучше бы никогда не ходил к ней! Это ведь Толик его к ней послал. Он виноват, сволочь!

– Я же не знал, что ты влюбишься, Леш. Короче… Короче, меня Любаша у подъезда встречает, конец связи, брат. А книгу я попридержу, будь уверен.

– Как долго?

– Пока что-нибудь не произойдет снова, брат. Так что… Так что ты уж ее найди, Леха. Найди до того, как она еще что-нибудь не натворит…

К утреннему визиту Аллы Ивановны он совсем оказался неподготовленным. Совершенно! Не помогла даже Сашкина маета у двери. Та, бедняга, и глаза ему страшные делала, и у обоих висков одновременно пальчиками крутила, и за сердце хваталась. Не помогло.

Он орал на свою клиентку. Непозволительно громко и грубо орал.

– Вот видите, у меня в руках бумаги?! – Зайцев помотал у нее перед носом стопкой важных бумаг, которые ему достались с величайшим трудом и совсем небесплатно. – Это знаете что?

– Что?

Алла Ивановна была в смущении, смятении, ярости, такого приема она совершенно не ожидала. Она поднялась с утра пораньше, приготовила кофе, позавтракала легко и приятно кашкой с фруктами. Засобиралась на работу, но тут вспомнила, что туда ей совсем не надо. Сегодня ей дали выходной. Позвонила Геральду, тот не ответил. Сын тоже отсутствовал. Он последние дни почти всегда отсутствовал, все чаще звонил. И она решила наведаться в детективное агентство.

Зачем?

Честно?

Да просто так, от нечего делать. Слежки никакой за ней не было, это точно. Она вчерашним вечером, позавчерашним и позапозавчерашним специально прогуливалась по улицам после работы. Геральд чуть дальше ехал в машине, а она шла по тротуару впереди. Чтобы, так сказать, в четыре глаза наблюдать, если что. Если что никакого не было. Ни она, ни Геральд слежки не обнаружили. Телефоны и домашний, и мобильный тоже никакого вмешательства в ее жизнь не зафиксировали. Ей никто больше не звонил с того памятного вечера, никто не беспокоил и не угрожал. Можно было продолжать жить спокойно и размеренно. Так, как она давно мечтала. Но…

Но из глубины души поднималась непонятная томная маета. Чего-то хотелось бедной Алле, какого-то всплеска, какой-то яркости. А Геральд вдруг оказался неспособным к таким проявлениям. Легализовавшись вне работы, отношения с ним начали приобретать некий привкус пресноты, обыденности, неинтересности. Алла ловила себя на том, что ее все чаще разбирает зевота при встречах. А после секса ее все сильнее тянет домой, в тишину и покой, долго ожидавшиеся и оттого такие желанные.