Я вышел на вечернюю дойку и увидел, что в воде что-то плавает. Когда подошел ближе, понял, что это он. Наверное, свалился с берега или потянулся за чем-то. Ноги у него застряли между камнями на дне, мне пришлось нырять, чтобы его высвободить.

– А потом, – продолжал Том, – когда мы вытащили его тело на берег, стало понятно, что он в себя выстрелил, поэтому в воде была кровь. Похоже, этот идиот пытался стрелять в рыбу.

Я накрыла его руку своей.

– Знаешь, мне нужно отыскать свою семью. Из-за этого все опять началось. – Я покрутила головой, словно чуяла мертвецов. – А раз дом Мика и Барбары так близко, я думаю, что начну сегодня.

– Ты ведь помнишь, я сказал, что помогу.

– Я об этом размышляла, пока мы тут сидели. Сегодня последняя среда перед Рождеством. Есть вероятность, что дома никого. Мик в школе, выключает бойлеры на каникулы. Барбара часто ходит по магазинам, каждый день, до самого Сочельника…

Я замолчала, вспомнив странный приток всякой всячины, начинавшийся под Рождество: игрушечных мышек в рождественских курточках и крапчатые куски сыра – с ананасом или с луком. Барбара действительно покупала все это, когда отправлялась в город каждый день на предрождественской неделе? В толпе так легко воровать из магазина.

– Если я попаду в дом, то смогу, как ты и сказал, поискать документы, которые мне что-то подскажут.

Он кивнул.

– Отвезешь меня? Можем сперва понаблюдать за домом и убедиться, что там никого. Они все равно никогда не запирают заднюю дверь.

– Да, я тебя отвезу, – сказал он. – Конечно, я тебя отвезу.

У меня уже покалывало кожу на голове, она дергалась, как под током. От одной мысли, что я снова окажусь в этом доме. От того, что где-то рядом Мик. От возможности найти что-то и стать ближе, ближе, ближе к моим настоящим маме и папе.

Льюис все устроил. Они с Анной поженятся. Сопротивление Анны как-то сошло на нет. Он настаивает, что для них, для всех троих, это будет новым началом. Кажется, Льюис считает, что только так и нужно. Он даже позаботился о том, чтобы у них в свидетельстве о браке стояли разные адреса, так что время, которое они прожили во грехе, навсегда уйдет в небытие. Анну зарегистрируют по адресу матери в лесу, а Льюиса здесь, в Ноттинг-Хилле. Если Анна перестанет об этом переживать, то сможет заметить, как он вечно гонится за чем-то новым, чем-то другим, – то за деньгами, то за браком, – и как тащит всех за собой. В последние дни Анна все чаще чувствует себя слабой бьющейся рыбой на леске, а он сидит в лодочке и тянет.

– А что, если я об этом пожалею? – спрашивает она из закутка, где стоит плита. – Я вообще знаю, за кого выхожу?

Но голос ее звучит мягко и податливо, она сама это слышит.

Льюис заполняет все крохотное помещение и обвивает руками ее талию. Руби лежит в переносной люльке на полу.

– С той жизнью покончено, – говорит он. – Теперь нам нужно думать о Руби. Мы не хотим, чтобы она росла с пятном на имени – ко всему прочему.

Анна протыкает консервированную картошку, кипящую в кастрюле.

– Кому в наши дни есть до этого дело?

– Очень многим; люди куда более старомодны, чем можно подумать.

Анна смотрит вниз, на лицо Руби, и вздыхает.

– Ну наверное.

С той ночи, когда Льюис вернулся, он изменился. Теперь кажется, он настроен стать семьянином. Нашел работу на неполный день на лесоскладе, строит планы по управлению розничной торговлей. Говорит об этом с воодушевлением – вообще, единственное, про что он не говорит, это та ночь. Ему как-то удается выразить мысль, что он остался на дальней периферии любой преступной деятельности, а у Анны в последнее время голова слишком забита и затуманена, чтобы толком в чем-то разобраться. Она вспоминает лицо Льюиса и маску, которую увидела в ту ночь, и это ее пугает. Они оба выбросили это из головы как «забавный поворот» – стало легче после того, как выспались и приняли пару таблеток успокоительного, которые достал Льюис. Но сон постоянно ускользает от Анны. Он начинает казаться ей далекой страной, в которой ей никогда больше не побывать.

В день их свадьбы холодно и ясно. На колокольне звонят часы, когда Анна входит в церковь. Крохотная старая церковь в переулке, в Лондоне такое сплошь и рядом. Льюис дал Анне именно то, чего она хотела: все-таки церковь, раз уж дошло до свадьбы; светлый матово-голубой женский наряд с огромными белыми пуговицами; фата фасона «птичья клетка» – так ее называют из-за формы. Анна представляла себе Джеки Кеннеди, когда придумывала образ. Фата рассекает лицо Анны прямо над верхней губой. В руках и на груди у нее ландыши; Сэмюэл и Стелла будут свидетелями; Стелла держит Руби на коленях, сидя на передней скамье. У Сэмюэла на руках его собственная дочь, он придерживает ее под затылок большой ладонью. Анна потом пошлет фотографии и засушенный ландыш родителям. Пригласить их ей в голову не пришло. Они в Лондоне – это такая же фантастика, как деревья, марширующие по городу; этот образ остался в памяти Анны после изучения Шекспира в школе.

Льюис уже стоит у алтаря: темный костюм, черные волосы, белая роза в петлице. Он немыслимо красив, как герой книги, или кинозвезда, или черно-белая фотография Элвиса, которую Анна когда-то видела. Когда Анна идет по проходу, ее охватывает чувство, что что-то оттесняет ее назад, и на одно ужасное мгновение, которое длится целую вечность, ей кажется, будто она не приближается к алтарю. Потом она оказывается рядом с Льюисом; она не помнит, как шла мимо Сэмюэла, Стеллы и двух девочек – она стоит так близко, что видит переплетение нитей в шерстяном костюме Льюиса.

Начинается служба, по крайней мере, Анна так полагает, потому что видит, как шевелятся губы викария, но ничего не понимает и едва слышит. Льюис заполняет все поле ее зрения. В нем все преувеличено. Она ощущает его присутствие; глаза у него опущены, и на щеках видны зубчатые тени ресниц. Она чувствует под его костюмом крепкие мышцы. Анна переживает присутствие Льюиса как нечто почти религиозное. Он – божество, статуя, сошедшая со стены церкви и каким-то образом ожившая в момент спуска. Без сомнения, он высечен из чего-то нечеловеческого. Из чего-то, что еще не изобрели.

Мы стояли у опушки леса и смотрели на старый дом сзади. Тьма от переплетенных над головой веток рассеялась, когда мы вышли туда, где заканчивались деревья. Еще там было мокрее, дождь легче пробивался сквозь менее густые кроны, и наши ноги по щиколотку ушли в мягкую кашу из листьев. Элизабет осталась в машине. Она почти ни слова не сказала с тех пор, как мы ушли от пустого дерева.

– Странное ощущение – быть так близко к местам, где живет Барбара, – заметила я. – Еще немного, и я захочу опять с ней увидеться.

Том поднял бровь.

– Правда?