Лиза поднимается с пола и подходит ко мне вплотную. Ее глаза слегка покраснели, но она совершенно точно не плачет. Ну да, чего ей плакать. Она радоваться должна, что уничтожила меня.

— Знаешь, я, пожалуй, открою бутылку шампанского, — произносит довольно дерзко и ухмыляется. — Мне действительно есть, что отпраздновать. Иди к своей Виолетте, — кривит физиономию, — пусть утешит тебя. А когда отойдешь от шока, позвони мне. Выпьем кофе как-нибудь.

Я в недоумении смотрю на ее самоуверенное лицо. Еще десять минут назад она, увидев произошедшее на кухне, срывалась на плач. А сейчас довольная собой скалит зубы.

Воистину Бестия.

— Я ненавижу тебя, — шепчу ей со всем чувством, каким могу, и падаю спиной на дверь, потому что силы совсем иссякли.

Это все из-за нее. Если бы не она, я бы никогда не узнал то, что не хочу знать.

Бестия улыбается еще шире. Медленно тянется к моему лицу и накрывает ладонью щеку. Я тут же откидываю голову назад, подальше от ее обжигающего прикосновения.

— Не смей меня трогать, — хриплю.

— Почему? — широко распахивает глаза. — Теперь ведь можно. Наконец-то.

Если бы у меня были силы, клянусь, я бы приложил ее лицом о стену, чтобы стереть это радостное выражение. Но я уже не держусь на ногах, поэтому просто опускаю дверную ручку и вываливаюсь в подъезд.

Не знаю, каким чудом мне удается спуститься по лестнице. Дождь и ветер усилились, и сейчас на улице практически ураган. Я делаю шаг по направлению к машине, но тут же торможу, глядя на «Хонду».

Эту машину они подарили мне на совершеннолетие.

Достаю из кармана джинс ключи и вышвыриваю их на дорогу, а затем ковыляю к проезжей части и начинаю голосовать. Сильнейшие порывы ветра сносят меня с ног, и, чтобы не упасть, мне приходится облокотиться на чей-то автомобиль.

Возле меня наконец-то тормозят разбитые «Жигули». Пассажирская дверь открывается, и я вижу через нее водителя кавказской национальности.

— На Ленинскую Слободу отвезешь? — пытаюсь своим севшим и хриплым голосом перекричать свистящий ветер.

— Садись, — басит водитель.

Я забираюсь в салон и, стуча зубами, пытаюсь согреться. В машине воняет перегаром и дешевыми сигаретами. Вдруг резко хочу курить. Нащупываю в кармане джинс пачку, пытаюсь вытащить ее, но не получается, потому что бумажная упаковка с никотиновыми палочками внутри промокла насквозь и крошится прямо в руках.

— Возьми, — водитель протягивает мне пачку «Примы».

Боже, они еще существуют?

Но мне сейчас не выбирать, поэтому трясущимися пальцами я достаю папиросу и пытаюсь поджечь ее спичкой. Получается только с третьего раза. Первая же затяжка оборачивается приступом неконтролируемого кашля, но я продолжаю втягивать в себя никотин. Хочу, чтобы он меня убил. Жаль, что это произойдет только лет через 30 непрерывного курения, а не сейчас.

Через 15 минут быстрой езды под хлещущий ливень водитель высаживает меня у моего клуба. Остался последний рывок. Держась рукой за стену, я кое-как добираюсь до своего кабинета и валюсь на диван, мечтая больше никогда не открывать глаза.

Я просыпаюсь от того, что нахожусь в воде. Вот только ощущение не приятной прохлады, которое испытываешь, когда плаваешь в озере в летнюю жару, а противной сырости, которая раздражает кожу. Поднять веки получается только со стоном.

— Миша, ты как? — доносится знакомый женский голос, и чья-то рука тут же опускается мне на лоб. — Не горячий. Температура спала.

Сквозь пелену в глазах мне еле-еле удается различить лицо Виолетты.

— Я жив? — выдавливаю с трудом. Голос выходит хриплым и севшим.

— Конечно, жив! — восклицает строго. — У тебя была температура почти 40 градусов. Я скорую вызывала.

Со стоном опускаю веки. В мутном, как болото, сознании постепенно всплывают минувшие события, а следом и желание сдохнуть.

Просто не могу поверить, что все это правда… Что все это произошло со мной…

В горле тут же образовывается ком. Попытки его сглотнуть оборачиваются неимоверной болью, и я морщусь.

— Миш, давай я поменяю постельное белье, — Виолетта гладит меня по лицу. — Ты сильно вспотел.

Ах вот откуда сырость.

— Сколько я так пролежал? — сиплю и кривлюсь от боли в горле.

— Два дня.

Я открываю глазу и оглядываю постель. Диван разобран, я раздет и укрыт одеялом.

— А кто разложил диван? Я засыпал на собранном.

Виолетта состраивает удивленную физиономию.

— Я раскладывала его и раздевала тебя. Потом вызвала скорую. Ты разве не помнишь?

— Нет.

— Ты умчался из института, ничего мне не сказав. — Произносит с обидой. — Я тебе целый день звонила и писала, ты не отвечал. Следующим утром мне написала твоя мама с вопросом, не знаю ли я, где ты находишься. Я ответила, что, наверное, ты в клубе. И вместо института я поехала утром сюда. Обнаружила тебя в насквозь мокрой одежде и с температурой почти 40. Тут же вызвала скорую и сказала твоей маме, что ты заболел. Ты не помнишь, как тебя осматривали врачи?

Я не отвечаю на вопрос. Каждое ее «мама» — ножом по сердцу. Чувствую, как под одеялом дрожат руки.

Боже, я просто не могу в это поверить…

— Она не моя мама, — говорю шепотом. Просто потому что ком в горле не дает произнести это нормальным голосом.

И эти слова — как вылить кипяток в лицо. Самому себе.

— Что? — не понимает Виолетта.

— Они меня усыновили, — выходит едва слышно. — Они не мои родители. Я узнал об этом в тот день, когда ушел из института.

Глубокий вдох наполняет легкие не кислородом, а ядом, так, что они разрываются. Я снова опускаю свинцовые веки. Не хочу видеть этот мир, полный лжи и песочных замков.

Рука Виолетты пробирается под одеяло и сжимает мою ладонь.

— Миш… — шепчет и тут же замолкает.

— Ничего не говори, — даже не прошу, а умоляю.

Она и не говорит. Ложится на диван рядом со мной и обнимает меня свободной рукой. Виолетта знает, когда нужно заткнуться. За это она мне и нравится.

И в идеальной тишине кабинета мозг один за одним подбрасывает мне воспоминания моего счастливого беззаботного детства.

Родители ведут меня в первый класс. Портфель за моей спиной, кажется, больше меня самого. Мама то и дело промокает глаза платком, а папа, наоборот, радуется.

— Начинается самый веселый и незабываемый период твоей жизни, Миша, — хлопает меня по плечу и широко улыбается. — Это подари учительнице, — дает мне в руки букет.