— Чем больше ловцов — тем меньше награда. Надеюсь, стражники у ворот меня не разглядели. Зато священник в эдвинстоунской церкви…

— Священник будет молчать, как немой, — Робин сунул в рот травинку. — Хоть он почему-то верит, что угодит в рай, он вовсе не торопится покинуть земную юдоль. Ты бы лучше подумал вот о чем, Джон: появись в Ноттингеме ньюстэдский аббат или кто-нибудь другой, кто знает тебя в лицо, — ты понимаешь, чем это для тебя пахнет?

Я только пожал плечами. Самым скверным в моей нынешней жизни был вовсе не риск нарваться на знакомца, это-то как раз придавало существованию Рейнольда Гринлифа острый привкус вызова. И дурацкая песня о смерти Маленького Джона, которую я услышал позавчера краем уха в Хокнелле, только позабавила меня. Но совсем не забавными казались мне взгляды, преследующие командира наемников и его людей во всех деревнях, где мы появлялись. И еще менее забавным был глухой ропот, а порой и камни, летящие нам вслед. Три дня ужаса, когда наемниками командовал Гай Гисборн, почти забылись, на месте сожженных домов успели отстроиться новые, однако ненависть к норманам не забывалась так легко. На моем гербе красовался белый дракон, но для нормальных людей белый дракон — то же самое, что черный: хищник есть хищник, гад есть гад… И даже в самом драконьем логове мне приходилось пускать в ход когти и зубы, чтобы не дать подмять себя другим чешуйчатым гадам; пусть я неплохо с этим справлялся, такая грызня вовсе не доставляла мне радости.

Только я понятия не имел, как рассказать обо всем этом Локсли, поэтому предпочел сменить тему:

— Лучше скажи, что ты собираешься делать, Робин? Твоя жена не может рожать и растить ребенка в лесу. Почему бы вам не поселиться у ее семьи, — кстати, откуда она родом?

— Из Йоркшира. Из той же деревни, что и я, — Робин выплюнул стебелек, лег на спину и уставился в небо. — Семья выгнала ее, потому что не желала, чтобы в их доме появилось на свет исчадие ада. Марианна пешком добралась от Локсли до Шервуда, теперь ее семья и ее дом здесь.

— Исчадие… — я на миг забыл, что нахожусь в двенадцатом веке.

— Да, — ровным голосом подтвердил Локсли. — Исчадие ада, отродье объявленного вне закона отцеубийцы… — рывком сев, он вдруг схватил меня за плечо: — Джон! Пойди в ноттингемскую церковь Святой Марии, заплати отцу Бертрану за молитвы! Он слишком хорошо меня знает, но я дам вдвое, вчетверо больше, чем мы вытрясли из кошелька святого отца прошлым летом! Его церковь — самая большая в округе, так пусть он хорошенько помолится за Марианну и за ребенка. Мы согрешили, но Дева Мария всегда была моей защитницей, может, она не отступится от нас и теперь…

Я смотрел на Робина Локсли, едва узнавая прежнего бесшабашного главаря аутло. Наверное, любовь может не только толкнуть человека на безрассудства, но и внушить ему невиданные прежде опасения — не за себя, а за того, кого он любит.

— Конечно, я все сделаю, Робин. Но послушай, любовь не может быть грехом!

— Незаконная любовь — грех, — с глубоким убеждением отозвался Локсли.

— Незаконная? — я невольно фыркнул. — И это говорит тот, кто живет вне закона?

Робин Гуд кинул на меня быстрый взгляд, и мне расхотелось смеяться.

— Моя жизнь немногого стоит, Джон. Мне и раньше приходилось нарушать шестую заповедь. Но Марианна…

Локсли не договорил, однако я понял его и без слов. Некоторое время мы молчали, потом вдруг меня осенила удачная мысль.

— Послушай, а почему бы вам с женой не поселиться в Аннеслее? Замок все равно пустует, там осталась только пара слуг. Вообще-то это старая развалина, но сейчас, когда Марианна вот-вот должна родить, лучше уж самый старый замок, чем самый новый шалаш.

На губах Робина стала медленно появляться хорошо знакомая мне улыбочка.

— Что? — не понял я.

— Да, видать, не зря я отправил тебя тогда в Йорк!

— Между прочим, ты так и не объяснил, зачем ты это сделал.

— Он еще спрашивает! — Локсли растянул рот чуть ли не до ушей. — Да стоило мне увидеть, как вы с Катариной поглядываете друг на друга, я сразу понял — вас нужно только подтолкнуть к алтарю. А уж когда ты станешь зятем Ричарда Ли, ты обязательно предложишь мне пожить в Аннеслее, и тогда я вволю пошарю по тамошним сундукам… Неужто я мог упустить случай поживиться фамильными драгоценностями потомка Вильгельма Завоевателя?

— Боюсь, ты разжился бы в Аннеслее только парой полудохлых от голода мышей, — засмеялся я. — Значит, принимаешь мое приглашение?

— Нет, — Локсли снова стал серьезным. — Даже в почти пустом замке слишком много посторонних глаз и ушей. Мы с Марианной устроимся в «сторожке» брата Тука, там у нас будет очаг и крыша над головой.

— Я не уверен, что в Фаунтен Доле вам будет безопаснее, чем…

— Сэр рыцарь!

То ли я и вправду отвык от лесной чуткости, то ли чересчур увлекся разговором, только внезапный голос за спиной застал меня врасплох. Взлетев на ноги, я схватился за меч — и выругался, увидев рядом Дикона и его сына.

— Мало мне шуточек Бентли, так еще ты задумал поупражняться в остроумии? — я бросил меч обратно в ножны. — Ну, давай, назови меня доблестным рыцарем Гринлифом и попроси разрешения облобызать мою правую шпору!

Дикон нерешительно затоптался на месте, подтолкнул своего отпрыска вперед… А тот вдруг опустился на одно колено, словно отнесся к моим словам совершенно серьезно.

— Сэр рыцарь, замолвите за меня словечко перед шерифом… Чтобы меня взяли в ваш отряд или хотя бы в стражники. Очень прошу, сэр Гринлиф…

— Похоже, вы оба спятили, — я перевел взгляд с загорелого хмурого парня на смущенного Барсука, с Барсука — на Локсли. — Дикон, ты ведь всегда мечтал выкупить вашу землю в Эдвинстоуне, когда твой сын вернется домой!

— Да… Ваша правда, сэр ры… Джон. Но Вольф…

Продолжая стоять на одном колене, парень еще ниже наклонил голову.

— Я не хочу пахать землю. Я хочу зарабатывать на жизнь мечом. Если вы замолвите за меня словечко перед шерифом, сэр рыцарь, я буду вечно вам благодарен.

В знатных домах Ноттингема мне не раз приходилось слышать разговоры о том, что каждый побывавший в крестовых походах саксонский мужик возвращается из Палестины, почитая себя чуть ли не Ричардом Кер де Лион. Дескать, крестьяне, подержав оружие в руках, начинают мнить себя воинами и не желают больше пачкаться в навозе. Похоже, эти разговоры не были лишены некоторых оснований.