Проститься пришла чуть ли не вся школа. Все плакали, когда вынесли гроб. Неужели в этом ящике лежит Ванесса с накрашенным личиком и нахальной улыбкой? В числе других гроб нес ее отец. Скорбь сделала его лицо почти неузнаваемым. Единственный ребенок… Теперь родители Ванессы осиротели.

На протяжении всей поминальной церемонии мне хотелось вскочить и крикнуть: «Это я виновата!»

Потом ко мне подходили люди и заискивающе спрашивали (из лучших побуждений, но не в силах, однако, скрыть любопытство):

– Как состояние твоей сестрички?

– Она по-прежнему в искусственной коме, – отвечала я каждому, ничего не прибавляя.

– По крайней мере, она жива, – бросила мать Ванессы, подойдя одной из последних. – Этот мальчишка заслуживает виселицы!

– Ну, ну, успокойся, – отец Ванессы обнял жену толстой ручищей. – Ты это в сердцах.

– Нет! – Она уставилась на меня. Красивые фиалковые глаза смотрели мне прямо в душу. – Я всегда говорила – убью любого, кто обидит мою дочку, и сдержу слово!

После похорон я сразу поехала в больницу.

– Я попрощалась за тебя с Ванессой, – сказала я, опустившись на колени у кровати Китти и пытаясь осознать, что это незнакомое, утыканное трубками тело и есть моя красивая, непоседливая, несносная сестра.

Медсестры просили разговаривать с Китти.

– В коме человек все слышит, тому есть масса документальных свидетельств.

Правильно ли я сделала, сообщив Китти о смерти Ванессы? Но она же все равно узнает, если очнется. И этот момент мне надо не пропустить…

Май 2017 г.

Я написала все. Мартин-Криспин жадно следил за каждым появлявшимся на бумаге словом, за каждой буквой. Необходимости откровенничать не было – я могла сочинить любую историю, но я устала бегать. Бремя стало невыносимым.

Своим обычным четким и ровным почерком я описала, как мы с сестрой торопились в школу, как опоздали на автобус, как Ванесса сперва села на него, но потом сошла, чтобы пойти с нами.

А затем – как гром среди ясного неба: сестра с подружкой заявили, что знают мой секрет. Что они видели через окно летнего домика Райтов, как я занималась сексом с мужчиной, стоявшим сейчас передо мной.

Весь гнев, который копился во мне годами, вырвался наружу. Я швырнула карандаш и поглядела на Мартина в упор:

– Как ты мог так чудовищно со мной поступить?

В его глазах что-то дрогнуло. Раскаяние? Но взгляд тут же стал прежним.

– Даже не думай называть это изнасилованием, – огрызнулся он.

Бесформенная окровавленная груда на полу издала стон. Стефан!

– Ему нужен врач!

– Пиши дальше! – Мартин грохнул обломком трости по столу рядом с моей правой рукой. Удар пришелся в нескольких сантиметрах. Как художница, я всегда берегла руки – это же мои инструменты, способ спастись от этого мира.

Пот катился по нашим лицам. Мартин убьет Стефана и меня, если я не найду выход.

Нерешительно я снова взяла карандаш.

«Я толкнула сестру на дорогу».

– Это не все, – сказал Мартин. – Дальше!

Из-за пелены слез я едва разбирала собственные записи.

«Я толкнула ее под колеса машины, вырвавшейся из-за угла».

На этом я бросила карандаш на стол.

Мартин с растяжкой произнес последнюю фразу вслух.

Слова, тяжелые, как свинец, разлетались отравленными пулями.

Силы у меня кончились. Шрамы Мартина торжественно блестели. Или это солнце проникло через пыльное стекло?

– Значит, ты лгала под присягой! В суде ты говорила, что ссорилась с сестрой, и она вырвала руку, а в действительности ты ее толкнула, испугавшись, что она расскажет, как мы занимались сексом. Скажи ты тогда правду, я бы и в тюрьму не сел! Не толкни ты сестру под колеса, моя мать осталась бы жива!

Он подошел ко мне вплотную, дыхание сперло в груди. Я видела поры его кожи, обоняла его дыхание. Ощущала его смертоносный гнев.

– Это ты ее убила, – прошипел он и занес палку над моей головой. Меня охватило странное спокойствие. Не будь того несчастного случая, Китти бы танцевала, бегала и ходила своими ногами, а не каталась в инвалидном кресле. Может, стала бы известной художницей или скрипачкой. Ванесса была бы жива, и ее родители не лишились бы единственного ребенка.

Смерть станет для меня избавлением. Я вынула платок из кармана и вытерла пот, который стекал по шее ручьями.

– Оставь ее! – рявкнул кто-то и закашлялся. Сперва я решила, какой-нибудь охранник наконец заглянул в учебный корпус проверить, что происходит, но, оказалось, это Стефан поднялся на ноги.

– Не лезь, старик, – предупредил Мартин.

Но в пальцах Стефана я разглядела подобранный на грязном коричневом паласе осколок стекла, блеснувший в тусклом свете, проникавшем через немытое стекло. Обрезок цветного стекла, завалявшийся в кармане кардигана после занятия с витражной группой в колледже. Должно быть, выпал, когда я вынула платок.

Крохотная узкая полоска – видимо, поэтому ее не заметили во время утреннего досмотра, – с острыми краями.

С удивительным проворством, будто это не он только что лежал на полу, Стефан бросился на Мартина.

К моему ужасу, Мартин швырнул Стефана на пол, как тряпичную куклу. Но старик снова поднялся на ноги, выхватил свою палку и ударил ею Мартина по голове.

– Не тронь мою дочь, слышишь?

– Я сказал, не лезь!

Раздался вопль – невыносимо высокий, как у животного, которое режут, – и глухой удар.

– Нет! – закричала я. – Нет!

Кровь фонтаном хлестала из перерезанного горла Стефана. Я с криком упала на колени рядом с ним. Он дышит? Трудно сказать.

– Зови на помощь! – приказала я.

– Слишком поздно. – Мартин схватил меня за горло. В другой руке у него блеснул осколок стекла. – Твоя очередь. Сама напросилась – из-за тебя погибла моя мама. Сейчас ты заплатишь так же, как ублюдок, сделавший это с моим лицом!

– Ты его убил? – выдохнула я.

Глаза Мартина сверкнули.

– Да нет, порезал малость. Пусть живет и гадит в штаны от страха всякий раз, как взглянет в зеркало.

От шока я даже не ощущала страха. Я только смотрела на Стефана, у которого на горле надувались кровавые пузыри. Мои брюки пропитались его кровью. Можно ли выжить после такого ранения?

Раздался звук открываемого замка, дверь распахнулась, и послышался топот тяжелых ботинок.

– А ну, не делай глупостей! – жестко приказал охранник, вбежавший в учебку. – Сейчас же отпусти ее!