Из полной чаши я испил сомненье,

Но я гимн, что поет брамин.

Глава четырнадцатая

1

Благодаря знакомству с Эрнестом Торбэем и мисс Кольридж, благодаря долгим, дружеским беседам, Майкл Уэбб имел возможность мысленно воспроизвести историю этой любопытной пары. Несмотря на значительные пробелы, история представлялась ему связной и понятной.

Мисс Кольридж служила стенографисткой в отеле, в маленьком южном городке. Все еще в ее речи гласные звучали протяжно, как звучат на юге. Она была хорошо образована. В сущности, ей не нужно было зарабатывать себе на жизнь, но она хотела быть независимой и добилась своего. Она любила книги, но не имела возможности беседовать о прочитанном, ибо в этом городке люди понятия не имели о литературе. Она скучала, думала о смерти и писала многочисленные письма под диктовку коммивояжеров и приезжих евангелистов.

Родной ее город находился в зоне Ку-клукс-Клана. На перья и смолу жители смотрели, как на орудие служения обществу, но иногда откладывали в сторону белые одеяния своего мистического ордена и распевали гимны на религиозных празднествах, организуемых тренированными евангелистами, чьей специальностью было спасение душ.

Кое-кто из коммивояжеров пытался ее соблазнить, и случайно один из них добился успеха. Этот человек не сумел ее заинтересовать. Она даже не потрудилась спросить, как его зовут… А всем известно, что это есть высшая степень женского равнодушия. Как бы то ни было, но все закончилось в один вечер. Она не была уверена, знает ли он ее имя, ибо, обращаясь к ней, он говорил: «Послушай!» или «Послушай, малютка!». Ей показалось, что, несмотря на вульгарные манеры в нем есть что-то напоминающее джентльмена. И все-таки она не разрешила бы ему заходить слишком далеко, если бы не разожгли в ней любопытства настойчивые попытки прежних кандидатов. По мнению мисс Кольридж, следовало испробовать все, что отнимает у людей столько энергии и времени… Она хотела узнать, в чем тут дело.

Привычку любить приобрести легко, а побороть ее чрезвычайно трудно… в особенности, человеку, предрасположенному к авантюризму. Пожалуй, эту привычку искоренить труднее, чем что бы то ни было. Бедная Джин убедилась в этом на опыте.

После первого ее случайного эксперимента коммивояжерам легче стало добиваться своей цели. Их усилия нередко увенчивались успехом. Разъезжая по другим штатам, коммивояжеры сообщали своим коллегам имя и адрес и следили за тем, чтобы имя было записано правильно. Конечно, так не могло продолжаться вечно. Во всяком случае-в маленьком городке… и тем более в южном городке. Сначала зародились подозрения; затем эти подозрения созрели. Люди сплетничают даже в том случае, если ничего не знают. В Нью-Йорке, где каждый, кто не пойман с поличным, считается человеком благородным, низкая сплетня пачкает своим грязным языком людей самых целомудренных и благородных.

Как-то вечером, когда Джин вернулась домой, гроза разразилась. Обвинения, слезы, упреки… Немало слов было сказано о револьвере и вообще о смертоносном оружии. Во время этой тяжелой сцены Джин держала себя с достоинством. Она не плакала, не волновалась. Отказалась дать какие бы то ни было сведения; не желала обсуждать этот вопрос. Она заявила, что это касается только ее одной. Когда речь зашла об огнестрельном оружии, и разговор грозил затянуться, она погрузилась в чтение газет и журналов, полученных в тот день Кольриджами. Около полуночи она вышла из дому и села в поезд на Сент-Луи. От прошлой своей жизни она отошла сразу, словно отсекла ее ножом. Уходя из дому, она не сочла нужным хотя бы матери оставить записку. Больше семья о ней ничего не слыхала, и мисс Кольридж не имела никаких сведений своих родных. Она думала, что они рады от нее отделаться. Пожалуй, так оно и было. Мисс Кольридж не принадлежала к числу тех, кто не отходит от ковчега воспоминаний. Ей не было дела до прошлого. Она не умела мысленно восстанавливать былое.

Благодаря этому равнодушию, жизнь ее стала такой запутанной, что Майклу Уэббу стоило большого труда представить себе ее биографию. Одно время она служила стенографисткой в конторе по продаже недвижимого имущества в Омахе. Затем несколько месяцев жила в Чикаго, где переходила от одной профессии к другой. Попробовала было работать репортером в газете, но была она слишком красива, слишком небрежно относилась к своим обязанностям и писала слишком вычурным слогом, чтобы добиться успеха на этом поприще. Майкл узнал, что она стала актрисой и вместе с труппой совершила турне по северо-западным штатам. Труппа ставила «Леди из Лиона», «Ист Линн» и «Монте-Кристо»; зрителями были шахтеры и работники с ранчо. Наконец, после безалаберных скитаний по семи штатам, труппа добралась до Ситтля. Во главе предприятия стоял человек, представления не имеющий о предусмотрительности и планомерной работе. Джин ничего против этого не имела… Она сама не отличалась предусмотрительностью и не имела никакого определенного плана.

Дела шли плохо, со дня на день можно было ждать краха, но это нимало ее не тревожило. Больше всего досаждала ей и наводила скуку старческая серьезность актеров. Ей хотелось, чтобы они смотрели на себя, как на детей, затеявших игру, но актеры были люди мрачные, напыщенные; они позировали в своих потрепанных костюмах. Все они считали себя великими, но непонятыми художниками. Завистливые светила американской сцены преследуют их по всей стране. Заинтересованные лица строят козни и принимают все меры, чтобы лишить их заслуженной славы… Карманы актеров были набиты засаленными вырезками – благосклонными отзывами драматических критиков Оклахомы и Южной Дакоты.

За неимением лучшего Джин приняла ухаживание двух-трех актеров, но они так часто говорили о Клеопатре, что она дала им отставку и отныне питалась собственной добродетелью. Когда труппа прибыла в Ситтль, всем стало ясно, что дальше на запад ехать нельзя: перед ними расстилался Тихий океан. После долгих колебаний труппа повернула на север и вторглась в Аляску, но оказалось, что этой девственной стране смертельно надоели бродячие труппы и актеры. Здесь произошел крах, и труппа распалась на составные элементы.

Джин получила место горничной или кухарки в Номе, в гостинице. Майкл так и не выяснил, какие обязанности она исполняла. На этом месте она продержалась недолго. Майкл знал, что затем она поступила горничной на океанский пароход, курсировавший между Сан-Франциско и Австралией. Во время первого же рейса она робко вошла в судовую библиотеку и попросила разрешения брать книги. На пароходе это был первый случай, когда горничная изъявила желание читать книги. Хотя Джин имела право считать себя начитанной, но о Драйзере она ничего не знала, пока в судовой библиотеке ей не попала в руки «Сестра Кэрри». Эта книга произвела на нее глубокое впечатление. Впервые Джин установила связь между книгами и жизнью. Раньше она смотрела на романы, как на занятную выдумку. Жизнь шла своим руслом, книги-это был особый мир. Теперь она поняла, что можно слить оба мира. Она встречала коммивояжеров, вульгарных субъектов, скучных, чувственных героев романов Драйзера.

На этом пароходе прочла она «Войну и мир Толстого. Раньше она это читала… когда жила дома… и осталась недовольна: книга показалась ей скучной и плоской. Теперь впечатление было как раз обратное, и она недоумевала, как может человек так резко изменить свое мнение.

Во время длительного плавания по Тихому океану многие пассажиры считали своим долгом читать Германа Мелвилла: «Моби Дик», «Ому», «Тайпи» и другие его произведения. Джин не любила Мелвилла; находила его слишком фантастичным и далеким, слишком мистичным, но ей понравился его «Белый китель, или жизнь на военном судне». К Конраду, другому любимому писателю пассажиров тихоокеанского парохода, она оставалась равнодушной и одобряла только «Тайного агента», который, как было ей известно, пользовался наименьшей популярностью. Романам Конрада, по ее мнению, чего-то не хватало, и это что-то она называла законченностью. «Блажь Олмейера» могла бы ей понравиться, если бы не эта недоговоренность. Джин была уверена, что герой влюблен в свою собственную дочь, но автор избегает этой темы. И Джин осталась недовольна… Роман на тему о кровосмешении был бы очень интересен.