– О, кого угодно! Мне все равно. За четверть часа я могу обучить всякого, кто умеет считать до десяти. Я думал, что мы могли бы использовать одну из этих маленьких девочек, которые наклеивают ярлыки на бутылки. Кажется, они получают восемь долларов в неделю. Таким образом расходы сократились бы на двадцать два доллара, а в наш век этим пренебрегать не следует.

К этому предложению управляющий отнесся равнодушно. Он был человек экономный, но не скупой.

– Мы не возражаем против того, чтобы платить тридцать долларов в неделю, – сказал он. «Конечно, это была бы экономия, размышлял он, – но из политических соображений нужно от нее отказаться».

Когда фабрику посещали клиенты, управляющий, желая произвести на них впечатление, посылал за Киппом и рекомендовал его так:

«Джентльмены, я хочу вас познакомить с нашим химиком, м-ром Киппом. Он получил образование в Германии, окончил университет. Мы ему поручили наблюдать за качеством нашей продукции.

Несмотря на увещания и успокоительный тон управляющего, Кипп продолжал томиться и к концу месяца отказался от места.

3

Но почему пришло ему в голову гнать спирт? – спросил Сэмуэль Харлей.

В сущности то был вполне естественный вопрос.

– Не знаю, – отозвался Майкл Уэбб. – Вам придется спросить его самого, и я не уверен, ответит ли он начистоту.

– Да, но вы-то что думаете по этому поводу?

– Гм… пожалуй, он хотел заработать денег, – сказал Майкл. Быть может, были и другие причины… например, захотелось бросить вызов обществу… У некоторых людей этот импульс часто одерживает верх.

«Объяснение простое. И, как большинство простых объяснений, оно, по всей вероятности, неправильно. Поступки людей не поддаются простым объяснениям.

– Разве?

– Да. Это тайна – мотивы, которыми руководствуются люди, подтвердил Майкл.

«Мы стараемся объяснить какой-нибудь поступок и придумываем простейший мотив, потому что ум отказывается нести тяжесть туманных догадок.

«Психология нам мало помогает – она не может проникнуть в сердце человеческое. Человек от природы чужд логике и морали. Род человеческий стар, люди жили на земле за много тысячелетий до того, как были изобретены логика и мораль. Ребенок так же нелогичен и чужд морали, как и щенок, и все мы до конца жизни сохраняем что-то от первобытных инстинктов. «Быть может, человек кажется нам цельным, как бы высеченным из одного куска. Допустим, что мы его знаем давно… знаем о нем все. И вдруг он высказывает какое-нибудь мнение или совершает поступок, который сбивает нас с толку, ибо нарушает наше о нем представление. Очевидно, какой-то первобытный инстинкт дает о себе знать, мы видим нового, непонятного нам человека и приходим к тому заключению, что совсем его не знаем.

«Наша ошибка объясняется тем, что к человеку мы подходим с логическими мерками. Его духовный облик мы стараемся обрисовать резкими, чистыми линиями. Таким путем человека не поймешь. Сначала нужно его почувствовать».

– Воображение нам помогает, – высказал догадку Харлей. – Мы можем себе представить, о чем думают люди.

– Нет, Сэм, таким путем не поймешь человека. Мы прибегаем не к воображению… Так, например, чтобы понять душу вора, нужно себе представить такое душевное состояние, при котором желание украсть временно одерживает верх над всеми остальными мотивами. Недостаточно знать, о чем думает вор, мы должны чувствовать так, как он чувствует.

«Очень немногие способны переживать душевное состояние другого человека. Для этого требуется сознательное усилие и умение стать безличным… А способность обезличиваться – одна из редчайших способностей. Средний мужчина или женщина никогда не бывают до конца объективными, беспристрастными».

– Насколько я понимаю, вы пришли к следующему выводу: м-р Кипп сделался бутлегером просто потому, что ему этого захотелось. Не так ли?

– Да, пожалуй, – согласился Майкл. – Ему захотелось… и деньги были нужны… А кроме того его тянет ко всяким авантюрам. Если это объяснение вас не удовлетворяет, постарайтесь настроиться так, чтобы почувствовать себя культурным бутлегером… Тогда вы поймете его душевное состояние.

4

Майкл Уэбб с м-ром Придделлем и Гюсом Бюфордом поехал в желтом тряском автомобиле Гюса в деревню. Гюс хотел заехать на почту и встретить на станции гостей, а Майкл и м-р Придделль отправились с ним, потому что им нечего было делать.

В самом центре деревни находится тенистая лужайка, обсаженная древними вязами, такими высокими, мощными и развесистыми, что лужайка словно обнесена стенами храма; солнечные пятна лежат на траве.

По одну сторону лужайки расположена кузница и грузный новоанглийский отель «Вик Хаус», где хмурый клерк ковыряет в зубах, а меню обеда неизменно начинается жареными бобами и заканчивается сиропом.

Улица по другую сторону лужайки является продолжением шоссе из Нью-Йорка в Беркшайр. Это – центр коммерческой жизни Старого Хэмпдена. Ряд двухэтажных домов… почтовая контора… национальный банк… обувной магазин, постоянно объявляющий распродажу…контора по продаже недвижимого имущества; в окне выставлены огромные фотографические снимки домов, а в крохотной комнатке, величиной с ванну, сидит за конторкой серый, изнуренный человек… лавка, торгующая пластинками для фонографа, мячами и ракетами, карандашами, нью-Йоркскими газетами, кодаками, журналами, клеем, сигарами и игрушками; на владельца этой лавки смотрят, как на человека, который знает все, начиная с оперы и кончая машинным маслом… аптекарский магазин; две трети магазина занимает фонтан с содовой водой… гараж, где пахнет бензином и красуются красные резервуары.

В то утро в тихой деревушке царило необычное волнение. Майкл хорошо знал Старый Хэмпден и сразу почувствовал, что жители охвачены какой-то смутной тревогой. У дверей банка собралась кучка чиновников, беседующих вполголоса; в аптекарском магазине тоже происходило совещание; у служащего в конторе по продаже недвижимого имущества вид был еще пасмурнее, чем обычно. Заведующий почтовой конторой, пренебрегая своими обязанностями, стоял, заложив руки за спину, и смотрел в окно, выходящее во двор.

Майкл увидел Рэнни Киппа, идущего по лужайке.

– Хэлло! – крикнул он молодому ученому. – Какое бедствие постигло деревню?

Кипп засмеялся и положил руку на плечо Майклу.

Он принадлежал к той категории молодых людей, которые смеются и кладут вам руку на плечо. Разговаривая с вами, они смотрят на проходящих женщин, оглядываются и провожают их глазами.

– А вы что здесь делаете? – насмешливо-суровым тоном спросил Кипп. – Имеется ли у вас специальное разрешение на осмотр Старого Хэмпдена?

– Я? – отозвался Майкл. – Я приехал с Гюсом и Теодором. Они отправились покупать провизию, и мы условились, что я буду ждать их здесь, на лужайке. Но что такое здесь происходит?

– О, вы спрашиваете, почему волнуется население? – засмеялся Кипп. – Граждане суетятся? Видите ли, я только что уведомил их о своем решении, и оно было принято без всякого энтузиазма.

– Какое решение? О чем вы их уведомили?

– Я принял решение отныне не гнать больше спирта… Да, старина! Бутлегер начинает новую жизнь…Честный молодой человек возвращается в лоно церкви… Старый Хэмпден в отчаянье…

– Вы это серьезно? осведомился Майкл. Или по своему обыкновению шутите?

– Никогда еще я не был столь серьезен, – ответил Кипп. – Я стыжусь этого дурацкого занятия, Майк… Больше я не буду изготовлять спирт. Вот деревня и волнуется.

И в самом деле, деревня волновалась. Какой смысл осыпать почестями и наградами безответственных молодых людей, которые этих почестей недостойны? В это ясное утро жители ого Хэмпдена скисли-свернулись, как молоко.

– Но почему? – спросил Майкл.

– О, это длинная история, вздохнул Кипп. – Могу я поговорить с вами откровенно? Знаете, мне бы хотелось попросить у вас совета… Скажите, могу я быть с вами до конца откровенным? Я хочу поговорить…

– Ну, конечно. Расскажите, чем вы так озабочены.

У Киппа физиономия была глубокомысленно серьезная, когда он взял Майкла под-руку и повел его к павильону для оркестра, находившемуся посредине лужайки.

– Посидим в этом павильоне, – сказал он, здесь тишина и прохлада.

– Не говорите столь высокопарно, Рэнни, – посоветовал Майкл, – вам это не к лицу.

– Дело очень серьезное, – заявил молодой человек. – Чрезвычайно серьезное… Во всяком случае-для меня.

Минуты две он сидел молча, подперев голову руками