– У алкоголика после пары глотков полностью меняется личность, а пьяница может пить столько, сколько пожелает. Я – пьяница.

Оден действительно пил очень много: после обеда, вне зависимости от того, обедал ли он дома или в гостях, он вставал из-за стола в половине десятого вечера и все бутылки, что оставались, забирал с собой. Но, как бы много он ни пил, на следующее утро он вставал и начинал работать ровно в шесть (Орлан Фокс, мой приятель, который познакомил нас, называл Одена самым неленивым человеком из всех, кого он знал).

Уистен, как и я, вырос в окружении врачей. Его отец, Джордж Оден, работал в Бирмингеме терапевтом и служил в медицинской бригаде во время эпидемии летаргического энцефалита. Кстати, доктор Оден особенно интересовался тем, как под воздействием этой болезни меняется детская психика – на этот счет он даже опубликовал несколько научных работ. Уистен любил поговорить о медицине и питал особо нежные чувства к врачам (в его книге «Послание крестнику» есть четыре стихотворения, посвященные врачам, и одно из них – мне). Зная об этом, в 1969 году я пригласил Одена посетить больницу «Бет Абрахам» и встретиться с моими пациентами, страдающими постэнцефалитным синдромом (позднее Уистен написал стихотворение «Дом стариков», но я не знаю, о «Бет Абрахам» это стихотворение или нет).

В 1971 году Оден опубликовал замечательную рецензию на мою «Мигрень», и я был чрезвычайно этим взволнован; участие Одена было также очень важно для меня во время написания «Пробуждений», особенно когда он сказал мне:

– Вам придется выйти за пределы клинической проблематики… Не бойтесь метафор, не бойтесь мистики – используйте все, что вам нужно.

К началу 1972 года Уистен решил уехать из Америки и провести остаток дней в Англии и Австралии. Начало зимы было для него мрачным периодом, отягощенным болезнью и чувством заброшенности, а также сложным и противоречивым настроением, связанным с его намерением покинуть страну, где он жил так долго и любил так сильно.

В первый раз эти мысли оставили его в день его рождения, 21 февраля. Уистен любил дни рождения и вообще всякого рода празднества, а тот день был особенно важным и трогательным. Ему исполнилось шестьдесят пять, это был его последний день рождения в Америке, и издатели организовали для него праздничную вечеринку, где собралось огромное количество старых и новых его друзей (я помню, рядом с ним сидела Ханна Арендт). Только здесь я по-настоящему оценил все богатство личности Одена, его гениальную способность дружить с самыми разными людьми. Он сиял, окруженный своими друзьями, чувствуя себя совершенно дома. Мне показалось, что я никогда еще не видел его таким счастливым. Правда, к этому ощущению примешивалась и мысль о прощании, о закате.

Перед самым отъездом Уистена из Америки мы с Орланом Фоксом пришли к нему домой, чтобы помочь разобрать и упаковать книги. С тяжелым сердцем я принялся за дело.

Проведя несколько часов и изрядно вспотев, мы сделали перерыв и, потягивая пиво, некоторое время молчали. Неожиданно Уистен встал и, обращаясь ко мне, сказал:

– Возьмите книгу, возьмите несколько, любые, которые вам понравятся.

Он помедлил, а затем, увидев, что я оцепенел, сказал:

– Хорошо. Я сам решу. Вот мои любимые книги, две из них по крайней мере.

И Уистен протянул мне свое либретто «Волшебной флейты» и довольно потрепанный томик писем Гёте, лежавший на прикроватном столике. Страницы старинного томика были испещрены пометками, замечаниями и комментариями[44].

В конце недели, в субботу 15 апреля 1972 года, мы с Орланом привезли Уистена в аэропорт. Привезли за три часа до отлета, поскольку Оден был пунктуален до одержимости и жутко боялся опоздать на поезд или самолет. Однажды он рассказал мне о своем навязчивом сне. Будто бы он торопится на поезд в состоянии крайнего возбуждения – так, словно вся его жизнь зависит от того, успеет он или опоздает. На пути его воздвигаются препятствия, одно за другим, и он начинает в панике беззвучно кричать. И понимает, что это конец, что он опоздал на поезд; но оказывается, что все это не имеет ни малейшего значения. В этот момент им овладевает чувство освобождения, граничащее с блаженством – происходит эякуляция, и он просыпается с улыбкой на физиономии.

Тогда мы приехали рано и убивали время в бессвязном разговоре. Только позже, когда Оден улетел, я понял, что эти бессвязные блуждания, хождения вокруг да около постоянно возвращались к одной точке, и этой точкой было прощание – с нами, с теми тридцатью пятью годами – половиной жизни, – что он провел в Америке (он называл себя «трансатлантическим Гёте», и только наполовину в шутку). Прямо перед посадкой совершенно незнакомый человек подошел и, запинаясь от волнения, проговорил:

– Вы, должно быть, мистер Оден. Вы оказали нам огромную честь, живя в нашей стране, сэр. Мы всегда будем рады видеть вас вновь – как почетного гостя… и друга.

Он протянул руку и сказал:

– Прощайте, мистер Оден! Да благословит вас Господь за все, что вы делаете.

Уистен сердечно пожал протянутую руку. Он был тронут, слезы стояли у него в глазах. Я повернулся к Одену и спросил, обычны ли для него подобные встречи.

– Обычны, – ответил он. – Но всегда так необычны! В этих случайных встречах присутствует истинная любовь.

И когда незнакомец благопристойно удалился, я спросил Уистена, как он ощущает мир – велик он или, напротив, мал.

– Ни то ни другое, – сказал Оден. – Ни мал ни велик. Но он очень уютный. Уютный…

И добавил, понизив голос:

– Как родной дом.

И не сказал больше ничего, потому что и говорить больше было нечего. Нечеловечески громкий голос возвестил посадку, и мы поспешили к выходу на летное поле. Там Уистен обернулся и поцеловал нас обоих – поцелуй крестного отца, который на прощание обнимает своих крестников, поцелуй благословения и прощания. Неожиданно он показался мне страшно старым и слабым, но одновременно и благородно торжественным – как готический собор.

В феврале 1973 года я приехал в Англию и отправился в Оксфорд повидать Уистена, который жил тогда в колледже Церкви Христовой. Мне хотелось дать ему гранки «Пробуждений» (он сам о них попросил и фактически был единственным, кроме Колина и тети Ленни, кто их видел). День был прекрасный, и, вместо того чтобы поехать со станции на такси, я решил прогуляться. Пришел с опозданием, и, когда увидел Уистена, он вертел в руках часы.

– На семнадцать минут опоздали, – сказал он.

Довольно долго мы обсуждали взволновавшую его статью из «Сайнтифик Америкэн» – статью Гюнтера Стента «Преждевременность и уникальность в научном открытии». Оден написал ответ Стенту, противопоставляя интеллектуальные истории науки и искусства (этот ответ был опубликован в номере за февраль 1973 года).